 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
Вот почему случилось то, что ясные и простые, при всей их трудности и
запутанности, проблемы конкретной человеческой политики они возжелали подменить
апокалиптическими вещаниями, ненужными и соблазнительными, ибо никому не дано
конкретно-исторически истолковывать апокалипсис, а тем менее его исторически-
действенно «применять».
Эти слова — конденсат уже нажитого опыта. А опыт был колоссальным: крах
великой империи и великой культуры — русской империи и русской культуры. Нельзя,
конечно, говорить, что Струве, в цитированных словах, прямо обвиняет Бердяева — и
его приемы мышления — в подготовке этого краха; он просто указывает, что с такими
мыслями нечего делать в политике, что они не дают политической альтернативы
нашему падению. С такими приемами мысли России не спасешь — вот точка зрения
Струве.
Что же было утрачено в русской катастрофе? Да прежде всего свобода —
элементарная свобода торговать с лотка или разрабатывать темы религиозной
философии. Нельзя сказать, что Бердяева тема свободы не интересовала, наоборот,—
только ею он и интересовался. Бердяева называли апостолом свободы и даже ее
пленником. Но свобода для Бердяева менее всего была вопросом политического
характера. Бердяев — скорее бунтарь, анархист, чем либерал; свобода у него понятие
религиозно-творческое, а не общественно-политическое, вопрос экзистенциального
назначения человека, а не практического общественного устройства. Но религиозно
обосновывая свободу (что вообще-то верно), Бердяев не имеет средств защитить ее в
эмпирическом бытии — и не потому, что он не принимал участия в вооруженной
борьбе с большевиками, как это делал Струве, а потому, что он вообще не ищет такой
возможности и не верит в нее. Подлинное бытие разворачивается для Бердяева в
сверхэмпирическом плане, там уже укоренена у него свобода и другие ценности
высшего порядка. А Струве — принципиальный и бескомпромиссный номиналист, он
говорит, что либерализм (то есть свободу) можно утвердить и обосновать только
номиналистически и плюралистически (как напомнил нам Р. Пайпс, он, Струве, сделал
это еще в 1901 году, в статье «В чем Же истинный национализм?»). При этом сам
Струве остается человеком верующим и убежденным в существовании ценностей
трансцендентного порядка. И у него совершенно противоположный бердяевскому
взгляд на «истоки и смысл» происходивших в России событий. Там, где Бердяев
говорил об апокалиптичности русского сознания,— там Струве вел речь об
эмпирически-конкретных фактах: например, о разобщенности государства и общества
в России; там, где Бердяев утверждал коллективистскую, стихийно-христианскую
душу русского крестьянина,— там Струве говорил о запоздавшей отмене крепостного
права и крестьянской поземельной общины. Бердяев видел русскую историю в
терминах судьбы, рока, — а Струве настаивал на том, что белые могли бы выиграть
гражданскую войну, будь у них хорошо организованная кавалерия. Ничего
«апокалиптического» в таком подходе нет, — если не считать, конечно, четырех
всадников Апокалипсиса.
3
Путь из России в Германию — тот, что проделал, среди прочих, Бердяев в 1922 году,
— это путь на Запад. Сама Германия — это, однако, не Запад, это все еще путь. И здесь
мы встречаемся еще с одним странником, пилигримом духа — Томасом Манном.
Совсем недавно, в мае 1983 года, вышла в Америке впервые на английском языке
знаменитая книга Томаса Манна «Размышления аполитичного» — и не была замечена,
точнее вызвала ряд снисходительно-пренебрежительных отзывов. Если это
пренебрежение есть свидетельство непоколебимости духовных устоев здешней «атлан-
тической» цивилизации — это, конечно, хорошо. Но не есть ли это просто невнимание,
