 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
позаимствовали свой статуарный принцип!
X.— Он и есть горизонт... пока вы еще здесь.
— ... да, пребыть вечно здесь, вечно там, самый близкий и самый далекий — как
оживший вдруг дух ужасавшей Паскаля, из себя в себя погружающейся пустоты,—
тщится, фразу закупорив, лишив движения, упразднить ее непредсказуемость и
оставить без выхода: здесь и там. Тут-то и выяснится,— я нисколько не иро-
низирую,— что этот усатый, щербатый, приземистый и косолапый палач заключает в
себе всю ее неразгаданность, ее раз навсегда воплотившийся смысл...
X.— Умный, безумный ли, но смысл — в нем: вплоть до опровержения.
— ... как если б история, в назначенный срок воздав нераздельно Богу и кесарю,
признала в нем, владыке смертей и жизней, нынешних, бывших, а равно и грядущих,
сфинкса сфинксов, поправшего всех остальных светоносным и непроницаемым
одиночеством.
X.— Ничего не попишешь, если он и неправ, то не более прочих вопрошающих тварей,
исключительность у которых в крови. Ведь загадочен всякий человекозверь, а
загадчик, пока свое не отслужит, и вовсе дивит нас, как неслыханный уникум или заб-
лудший во времени миф. Так и этот сегодня торчит у вас над душой, одолевает
бессонной морокой, пробирается, крадучись, в ваши тайные сны...
— Мало сказать...
X.— ... и он же, навязчивый, может быть, и невольно, неотступный, кто знает, и по
вашей вине, заставляет вас твердить давно пережеванное, повторяться до изнеможения
языка, обращаясь,— но знаете ли вы сами?— не то к равнодушно помалкивающему
собеседнику, не то к собственной свидетельской немоте, не то, столь же впустую, ко
всему миру. В результате вы только сами себя завораживаете и в силу какого-то
миметизма ужаса уныло маячите неприкаянным, коченеющим на обочине сфинксом.
Тогда как он-то, подражательств не терпящий, пребывает, по-видимому, именно там,
где все еще сходятся перспективы.
— Что он там, то есть здесь,. я нисколько не сомневаюсь. Но вопрос, который он нам
задает — мне и тем, кто помалкивает,— не у него звучит на языке и не его голосом
произносится. К нам взывает посреди фразы само нарывное его присутствие: древний
сфинкс — он ли тут?., этот голос — его ли?..
X. — Зачем мудрствовать? Ответьте-ка прямо, не ища подьоха, и он, делать нечего,
отпустит вас с миром. Пока вы беспрестанно и тщетно гадаете, столько прочих, целые
племена, проходят мимо и кишат в стороне.
— Не всяк в стороне, кто хочет. Но позвольте мне, чтобы ответить, зачем, раз уж
помянуты мои сны, рассказать вам один из них или, еще лучше, прочесть его запись,
сделанную лет девять-десять назад.
X. — Лишь бы с этим покончить... Валяйте!
— «Предрассветный сон. Наконец-то! Еще недавно в письме M-у Б. признавался: сны
напрочь ушли; глядишь, отпустит бессонница, а в провале «очищения» нет. У Н.И. в
гостях вчера только плакался: лучше хоть раскошмары, их вязкий поток, западни,
обмирания сердца... Но на сей раз стоит вокруг «тишь да гладь»; сухо, настежь
распахнуто; не для невропатов. Я у зеркала, где себя нахожу (хотя никуда ведь и не
«пропадал») выступающим в роли последнего человека. (То ли слово? От Ницше, М.
Б.? Перед тем как заснуть, уловил его в листаемой книге.) Что ж происходит?
Повальная смерть; мрут вокруг поголовно. И только. Но «повальность» не сразу
