 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
порнографии. Разумеется, художественные натуры, обладающие слишком бурными
чувствами и даже иногда патологически раздраженные, находят себе извинение за
свои половые противоположности, непостоянство, капризы и эксцессы в любовном
чувстве, все это оправдывается темпераментом, свойственным художнику. Но если
порнография специально культивируется и вводится в систему, а также цинично
прокладывают себе дорожки в жизнь общества всевозможные половые оргии, то их
сюда отнести ни в каком случае нельзя, так как здесь нет совершенно элементов
искусства. Не должно сваливать в одну кучу личные особенности, патологические
слабости и эксцентричности художника, который нередко и сам становится жертвой
своей слабости, — вместе с искусством и его продуктами, не возводя их, во всяком
случае, в норму и нечто обыкновенное.
Нам, однако, приходится нередко иметь дело со скрытым проявлением
эротизма, причем он имеется налицо там, где его всего менее можно было ожидать,
как например, в благочестивых тенденциозных произведениях и приличных по
внешнему впечатлению романах. Здесь эротизм проявляется в полной форме, хотя
такие произведения и приобретаются старыми девами и благочестивыми лицами для
укомплектования библиотек и даже рекомендуются в качестве примерного чтения.
Такие произведения, как мы уже говорили, способны действовать ненормально
раздражающе на половое чувство в значительно большей степени, чем откровенные
вещи Золя и т. д.
Одному остроумному человеку принадлежит следующее выражение: "У нагой
статуи наиболее неприличным является фиговый лист, а не скрытое под ним". И
вполне понятно, что все эти изваянные, нарисованные, а также написанные и
высказанные в разговоре фиговые листья действуют возбуждающе на похоть
независимо от тех добрых в своей основе намерений, с которыми они были
применены; они действуют, как газ и трико, предназначенные скрывать, но через
которые скрываемое отлично просвечивает, действуя возбуждающе на чувственность
еще в большей степени, чем откровенная нагота. Вообще же эротизм, как будто бы
скрываемый, обнаруживает свое влияние более сильно, что и принимается в
соображение всеми этими организаторами балетов и аналогичных зрелищ, прибегающих
с определенными целями к содействию газа и трико. На всемирной выставке в Париже
я видел эротический танец аравийской женщины, носивший название "danse du
ventre" (танец живота) и подражавший в соответственных движениях живота, бедер и
поясницы движениям женщины во время совершения полового акта. Я, однако, склонен
думать, что такая циническая пантомима не в состоянии была эротически влиять
интенсивнее, чем туалеты наших дам на балах и вечерах, отличающиеся
утонченностью и слишком энергичным декольте, или чем религиозно-экстатические
сцены, описанные ли или в своем месте изображенные (см. главу XI). Но
вышеупомянутый танец имел место под ярлыком "этнологии", и присутствовавшие при
нем приличные дамы по такой уважительной причине ничем не сочли долгом морально
реагировать.
Я приведу здесь пример в подтверждение того, что не всегда представляется
возможным разграничивать искусство с порнографией. Я ссылался уже неоднократно
на романы и особенно новеллы Гюи де-Мопассана, которому удалось создать, быть
может, самое высшее, что до сих пор произведено в сфере тонкой психологии любви
и полового стремления. Его произведения (за незначительными исключениями), с
моей точки зрения, ни в каком случае нельзя признать порнографическими, хотя в
них и можно натолкнуться на весьма рискованные подробности. Порнографии тут нет
по той причине, что произведения эти истинно человеческие, и все недостойное и
безобразное не выставляется в качестве чего-либо соблазнительного, хотя
произведения, конечно, лишены морализирующих выводов автора. И в том-то и
следует видеть старый ловкий прием эротического пустосвятства, что запретный
половой плод в соблазнительных образах преподносится под просвечивающей личиной
слов и выражений, исполненных внешнего негодования и благочестия. Порок
подвергается суровому осуждению, но вместе с тем изображается в таких формах,
что читатель захлебывается. Этого, конечно, не найти ни у Мопассана, ни у Золя.
Половая испорченность и разврат, выставляемые на показ у этих писателей, скорее
наводят на печальные размышления и, во всяком случае, вызывают отвращение. Но
издатель Мопассана посмотрел на дело совершенно иначе, преследуя, главным
образом, конечно, интересы рекламы и сбыта. И произведения Мопассана были
снабжены им такими изображениями, что жалко становится автора. Сказанное может
быть иллюстрировано и следующим противопоставлением. Эротические стихотворения
Гейне могут быть сравнены с романами Мопассана. При этом можно различить
некоторую порнографическую черту у Гейне, хотя искусство его чрезвычайно
