 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
скитающихся мужчин на расширяющейся границе, которые смело встречали новые географические и
технологические миры, как и подобает мужчинам без груза прошлого. Такой последней сохранившейся
моделью, по-видимому, является ковбой, унаследовавший их хвастовство и недовольство, привычку к
скитаниям, недоверие личным связям, либидинальную и религиозную концентрацию на пределе
выносливости и смелости, зависимость от «животных» («critters») и капризов природы.
Этот простой рабочий люд развил до эмоциональных и социетальных пределов образ человека
без корней, образ мужчины, лишенного матери и женщины. Позднее в нашей книге мы покажем, что
такой образ - лишь один из специфического множества новых образов, существующих по всему миру;
их общим знаменателем является свободнорожденный ребенок, который становится эмансипированным
юношей и мужчиной, опровергающим совесть своего отца и тоску по своей матери и покоряющимся
только суровым фактам и братской дисциплине. Эти люди хвастались так, как если бы были созданы
сильнее самых сильных животных и тверже, чем кованое железо:
«Выросший в лесной глуши, вскормленный белым медведем, с девятью рядами зубов, в шубе из
шерсти, со стальными ребрами, железными кишками и хвостом из колючей проволоки, там, где я его
протащу, черту делать нечего. У-у-а-а-у-у-а.» [Alfred Henry Lewis, Wolfville Days, Frederic A. Stokes Co.,
New York, 1902. Цит. по В. A. Botkin, A Treasury of American Folklore,
Crown Publishers, New York,
1944.]
Они предпочитали оставаться безымянными с тем, чтобы можно было быть конденсированным
продуктом высшего и низшего во вселенной.
«Я мохнатый, как медведь, головой похож на волка, энергии у меня как у пумы и я могу скалить
зубы, как гиена, пока кора будет держаться на смолистом кряже. Во мне всего понемногу: от льва до
скунса; и еще до окончания войны вы можете присвоить мне звание зоологического общества, или я
пропущу кого-то в своей калькуляции.»
[Colonel Crockett's Exploits and Adventures in Texas,
Written by
Himself, 1836.]
Если в этом и есть тотемизм, перенятый у индейцев, здесь также есть фиксация трагической
несовместимости: ибо можно достичь соответствия «сегменту природы», идентифицируясь с ним, но
если пытаться быть холоднее и тверже машин, если мечтать о железных кишках, то ваш кишечник
может повредить вашей репутации.
При обсуждении двух племен американских индейцев мы пришли к выводу, что их особые
формы раннего воспитания были хорошо синхронизированы с их образами мира и их экономическими
ролями в нем. Только в их мифах, ритуалах и молитвах нашли мы намеки на то, чего им стоила их
специфическая форма изгнания из младенческого рая. Есть ли в такой огромной и неоднородной стране,
как Америка, какая-то форма народной жизни, которая была бы способна отражать типичные
тенденции в ранних отношениях с матерью?
Я думаю, что народная песня в сельскохозяйственных районах является психологическим
двойником общинного пения молитв у примитивов. Песни примитивов, как мы уже видели, адресованы
сверхъестественным поставщиком (кормильцам): эти народы в своих песнях выражали всю тоску по
утраченному раю младенчества, чтобы умолить таких кормильцев при помощи магии слез. Однако,
народные песни выражают ностальгию трудового люда, научившегося принуждать почву грубыми
орудиями, работая в поте лица своего. О своей тоске по восстанавливаемому домашнему очагу они
пели, отдыхая после работы; а часто такое выражение мечты о новом доме в рабочих песнях служило
аккомпанементом их тяжелого труда, если не вспомогательным орудием.
В своих «старинных любовных песнях» американская песенная культура в значительной степени
унаследовала задушевную глубину европейской народной песни: «Black, black, black is the color of my
true love's hair». Но, прежде всего, в этих мелодиях живет память глубоких долин, тихих мельниц и
милых девушек Старого Света. В изменяющихся словах народная песня в этой стране умышленно
стремится поддерживать то «раздвоение личности», которое значительно позже, в эру джаза, проникает
и в мелодию. Что касается расхождения между мелодией и текстом, то оно уже подтверждается
предположительно старейшей американской песней - «Springfield Mountain». Самые сентиментальные и
благозвучные мелодии могут служить для переложения как самых кровавых, так и самых
непочтительных стихов; даже любовные песни имеют тенденцию гасить глубокое чувство. «Если
присмотреться повнимательнее, - пишут J. A. Lomax и A. Lomax, - то просто невозможно не заметить
два довольно часто выражаемых отношения к любви... Любовь опасна - "она всего лишь мнение,
которое под стать выражающим его пустым словам"... Любовь всегда на стороне насмешника, а
ухаживание - пустая комедия. Очевидно, те люди, которые не испытывали страха перед индейцами,
одиночеством, проходимцами, лесной глушью, свободой, дикими лошадьми, горящей прерией, засухой
