 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
и невыносимым «за кулисами», не говоря уже о спальне. Он бесспорно обладал опасными
пограничными чертами характера, но знал, как приближаться к этой границе, выглядеть так, как если
бы он уходил слишком далеко, а затем - возвращаться назад к своей затаившей дыхание публике. Иначе
говоря, Гитлер знал, как использовать свою собственную истерию. Знахари тоже часто обладают этим
даром. Стоя на подмостках немецкой истории, Гитлер тонко чувствовал, в какой степени можно было
смело дозволить собственной личности представлять истерическую несдержанность, которая подспудно
жила в каждом немецком слушателе и читателе. Поэтому роль, которую он выбрал, в равной мере
разоблачает как его аудиторию, так и его самого; ведь именно то, что другим народам казалось
наиболее сомнительным, для немецких ушей оказалось самой убедительной мелодией, исполняемой
«Коричневым Дудочником».
2. Отец
«...отец - преданный государству чиновник...»
Несмотря на эту сентиментальную характеристику отца, Гитлер расходует изрядную долю
пылких страниц первой главы, вновь и вновь повторяя, что ни его отец, «ни любая другая сила на земле
не смогла бы сделать из него чиновника». Он уже в самом начале отрочества знал, что жизнь чиновника
была не для него. Как же он был не похож на своего отца! Ибо хотя его отец в подростковом возрасте
тоже взбунтовался и в тринадцать лет убежал из дома, чтобы достичь «чего-то лучшего», после 23 лет
он вернулся домой и стал младшим таможенным чиновником. И «никто уже не помнил маленького
мальчика из далекого прошлого». Этот бесполезный бунт, по словам Гитлера, состарил отца раньше
срока. Далее, пункт за пунктом, Гитлер излагает бунтарские приемы, превосходящие по эффективности
приемы своего отца.
Может быть, перед нами наивное разоблачение патологической ненависти к отцу? Или если это
расчетливая пропаганда, то что давало этому австрийскому немцу право надеяться, что сказка о его
отрочестве окажется настолько привлекательной для народных масс Германской империи? Очевидно,
не все немцы имели отцов, похожих на отца Гитлера, хотя многие, несомненно, имели. Мы знаем, что
литературной теме вовсе не нужно быть правдивой, чтобы быть убедительной; она должна звучать
искренне, как если бы напоминала о чем-то сокровенном и давно минувшем. Тогда вопрос в том,
действительно ли положение немецкого отца в семье заставляло его вести себя - либо постоянно, либо
значительную часть времени, либо в памятные периоды жизни - таким образом, что он создавал у сына
внутренний образ, который в известной мере соответствовал разрекламированному образу старшего
Гитлера.
Внешне положение немецкого отца в семье, принадлежавшей к среднему классу конца XIX -
начала XX века, вероятно, было довольно схожим с другими викторианскими версиями «жизни с
Главой рода». А вот образы воспитания оказываются ускользающими от нашего взора. Они
варьируются от семьи к семье и от человека к человеку, могут оставаться латентными и проявляться
лишь в периоды серьезных кризисов, а могут и нейтрализоваться решительными попытками быть
другим.
Здесь я представлю импрессионистскую версию, на мой взгляд, единого образа немецкого
отцовства. Он, вероятно, репрезентативен в том смысле, в каком расплывчатая «коллективная»
фотография Гальтона репрезентативна по отношению к тем, кого она предположительно показывает.
Когда отец приходит с работы домой, кажется, что даже стены собираются с духом («nehmen sich
zusammen»). Мать, будучи часто неофициальной главой семьи, ведет себя при нем совершенно по-
иному, чтобы ребенок мог это заметить. Она поспешно выполняет прихоти отца и избегает раздражать
его. Дети не смеют дохнуть, поскольку отец не одобряет «глупостей», то есть не выносит ни женских
настроений матери, ни детских шалостей. Пока он дома, от матери требуется быть в полном его
распоряжении; поведение же отца говорит о том, что он с неодобрением смотрит на дружеские
отношения матери и детей, которые они позволяют себе в его отсутствие. Он часто говорит с матерью,
так же как говорит с детьми, ожидая согласия и обрывая любое возражение. Маленький мальчик
начинает ощущать, что все доставляющие удовольствие связи с матерью служат источником
постоянного раздражения отца, а ее любовь и восхищение - живая модель для стольких последующих
свершений и достижений - может доставаться ему только без ведома отца, или против его явных
желаний.
Мать усиливает это ощущение, скрывая некоторые «глупости» или проступки ребенка от отца, -
