 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
по той причине, что ребенок, вследствие незрелого оснащения, не обладает способом разграничения
внутренних и внешних, реальных и воображаемых опасностей. Тем не менее, он должен научиться
этому, и пока ребенок учится, он нуждается в успокаивающем и вселяющем уверенность обучении со
стороны взрослого. Поскольку ребенка не удается убедить взрослыми аргументами и, особенно, в тех
случаях, когда вместо этих аргументов он воспринимает латентный ужас и замешательство взрослого,
паническое чувство неопределенной катастрофы сохраняется в виде всегда готовой потенциальности.
Тогда, ребенок вправе развить тревогу, когда чего-то боится, равно как он вправе иметь «детские»
страхи до тех пор, пока руководство взрослых не помогло ему, шаг за шагом, развить рассудительность
и мастерство. По этой причине мы обычно называем некоторые опасения ребенка страхами, хотя их же
мы зовем тревогами у взрослого, ибо они продолжают у него существовать в резком контрасте со
способностью оценивать опасность и планировать ее предотвращение.
Ниже мы расскажем, главным образом, об инфантильных страхах, связанных с личным опытом
растущих организмов. Следует отметить, что эти страхи являются предшественниками многих
иррациональных тревог, поддерживаемых взрослыми в таких сферах интересов, как сохранение
индивидуальных идентичностей и защита коллективных территорий.
Младенцы пугаются ряда вещей: неожиданной потери опоры, внезапного сильного шума или
вспышки света, и т. п. Такие события случайны и редки, и малыш быстро приспосабливается к ним,
если только он не выучился бояться внезапности происходящих вокруг него изменений. Начиная с
этого момента, трудно сказать, когда ребенок пугается повторения какого-то конкретного события или
внезапности как таковой, и когда он реагирует тревогой на неумелость или напряжение взрослого,
которые выражаются в повторяющейся внезапности. В результате «инстинктивный» страх таких
объективных вещей, как потеря опоры или шум, легко может стать социальной тревогой, связанной с
внезапной утратой внимательного ухода за ребенком.
Неизбежное регулирование жизнедеятельности ребенка с помощью внешних средств контроля,
когда оно не достаточно согласовано с его внутренним регулированием, способно вызвать у малыша
цикл гнева и тревоги. А это оставляет осадок интолерантности к манипулированию
[Пеленанию,
перекладыванию, купанию и т. д. -
Прим. пер.]
и принуждению за пределами той точки, в которой
внешнее регулирование может еще переживаться ребенком как саморегулирование. С отмеченной
интолерантностью связана интолерантность к прерыванию витального акта или лишению
возможности завершить его единственно важным для ребенка способом. Все эти тревоги приводят к
импульсивному своеволию или, напротив, к преувеличенному самопринуждению посредством
стереотипии и унылого повторения. Здесь мы обнаруживаем источники компульсии и обсессивности,
равно как и сопутствующей потребности в мстительном манипулировании [В широком смысле. - Прим.
пер.] и насилии над другими.
Интолерантность к лишению возможности доводить начатое по своей инициативе и своим
собственным способом до завершения сочетается со страхом оказаться доведенным до истощения
модусом конкретного органа. На оральном уровне, например, в какой-то мере существует страх
остаться голодным (empty) [Букв. - пустым. -
Прим. пер.]
и лишенным стимуляции (сенсорной и
чувственной). Позднее эти страхи становятся взаимозаменяемыми, так что поиск возбуждения и страх
голода могут характеризовать людей, которым еды хватает с избытком, но не достает чувственной
близости.
Тревога, вызываемая страхом утратить автономию,
в ее кишечной форме, касается
возможного опорожнения и очищения кишечника малыша «враждебными» людьми и внутренними
«диверсантами» против его желания. Соответственно амбивалентному аспекту этой стадии,
противоположный страх, вероятно, касается угрозы оказаться запертым,
быть вынужденным
удерживать содержимое переполненного желудка и кишечника, попасть в «безвыходное» положение.
В мышечной сфере также существует парная интолерантность: тревога, вызываемая у ребенка
ощущением, что его ограничивают и настаивают на своем вплоть до наступления мышечного бессилия,
имеет свою пару в ощущении, будто его вообще никто и ничто не удерживает, в чувстве утраты
внешних ограничений и границ, а с ними и необходимой ориентации для определения собственной
автономии. А родство мышечного и анального садизма, по-видимому, благоприятствует развитию
страха быть атакованным с тыла,
оказаться либо поверженным и связанным, либо изнасилованным
ректально, в позе животных.
«Быть выдающимся, непревзойденным» имеет множество коннотаций гордости и изоляции,
желания быть объектом восхищения и обожания, а также страха оказаться незащищенным перед
разрушительной проверкой и, конечно, страха провалиться.
