 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
добродетелей и пороков, человек сохраняет готовность ожидать от какого-то внешнего врага, силы или
события того же, что, в действительности, угрожает ему изнутри, то есть от его агрессивных влечений,
чувства собственной малости и раскола его внутреннего мира. Поэтому он всегда, без каких-либо
разумных оснований, склонен опасаться вторжения многочисленных и неопределенных, непохожих на
него сил, удушающего окружения всеми, кого не удается с уверенностью отнести в разряд союзников, и
сокрушительного провала перед обступающей, издевающейся публикой. Эти, а вовсе не животные
страхи характеризуют человеческую тревогу, причем как в международных, так и в личных делах.
В заключении я резюмирую, по крайней мере, какую-то часть этих базисных страхов. Но сначала
позвольте мне надеяться, что я все же смог показать признание мной очевидного факта: существование
сфер власти, влияния, юрисдикции, собственности и, прежде всего, сфер эксплуатации - это вопрос,
имеющий отношение к социальному процессу. Появление этих сфер не может быть объяснено их
зарождением в инфантильной тревоге: они суть выражение историко-географической реальности, в
которой мы существуем. Проблема же заключается в том, насколько человек склонен проецировать на
политическую и экономическую неизбежность страхи, опасения и побуждения, унаследованные им из
арсенала инфантильной тревоги.
И еще одна оговорка: мы должны уметь различать страхи и тревоги. Страхи - это состояния
опасения, сосредоточенного на изолированных и могущих быть узнанными угрозах, так что их можно
трезво оценить и реалистически противостоять им. Тревоги - это диффузные состояния напряжения
(вызываемого утратой взаимного регулирования и возникающего в результате нарушения
либидинального и агрессивного контроля), которое преувеличивает опасность и даже вызывает
иллюзию внешней угрозы, не указывая на подходящие пути защиты или овладения. Совершенно
очевидно, что две эти формы опасения часто встречаются вместе, и мы можем настаивать на их строгом
разделении только ради краткости изложения в рамках заключения. Если в условиях экономической
депрессии человек боится потерять все свои деньги, его страх, возможно, оправдан. Но если одна
только мысль о необходимости жить на доход, лишь в 10 (вместо 25) раз превышающий доход его
средних сограждан, заставляет кого-то потерять самообладание и покончить с собой, нам следует
обратиться к нашим клиническим доктринам. Они могут помочь понять, например, почему богатство
оказалось краеугольным камнем идентичности такого человека, и выяснить, что экономическая
депрессия совпала с его критическим периодом. Тогда, страх потерять свои деньги ассоциировался с
тревогой, вызванной мыслью о необходимости вести образ жизни, характеризуемый ограниченными
ресурсами, и произошло это в то время, когда страх утратить свою половую потенцию мобилизовал
тревогу, некогда связанную с идеями лишения активности и кастрации. В таком случае, ослабление
рассудительности взрослого инфантильным гневом есть результат иррационального напряжения,
вызванного коротким замыканием между рациональными взрослыми страхами и ассоциированными с
ними детскими тревогами. Именно эта истина кроется в простом, но магическом заявлении Франклина
Д. Рузвельта «Мы ничего не боимся, кроме страха», которое для нашего заключения стоило бы
перефразировать в утверждение «Мы ничего не боимся, кроме тревоги». Ибо не боязнь опасности
(которую мы вполне могли бы встретить трезво рассчитанным действием), а страх перед
ассоциированным состоянием бесцельной тревоги толкает нас на нелогичное действие, неразумное
бегство или, в действительности, на безрассудное отрицание опасности. Когда нам угрожает такая
тревога, мы либо преувеличиваем опасность, бояться которой нет никаких причин, либо игнорируем
угрозу, опасаться которой есть все основания. Быть способным сознавать и обуздывать наш страх, не
поддаваясь тревоге и даже вопреки ей, чтобы соблюсти точную меру и сохранить предостережение
против всего, чего должен бояться человек, - вот необходимое условие для трезвого, рассудительного
расположения духа. Это тем более важно, поскольку политические и религиозные институты,
соперничая в завоевании приверженцев, научились использовать в своих целях инфантильные,
переживаемые в детстве страхи, общие всему человечеству или каким-то конкретным его частям. В
конечном счете, во вред самим себе «трезвые» лидеры, клики и группы давления могут заставлять
людей видеть преувеличенные опасности - или, наоборот, игнорировать существующую угрозу - до тех
пор, пока не будет слишком поздно. Поэтому-то и случается так, что даже у просвещенных и
демократичных людей притупляется способность в меру опасаться и разумно сотрудничать.
Мы можем только кратко описать некоторые из затронутых в нашем обсуждении тревог, и пусть
каждый из нас (автор наравне с читателями) спросит себя, каким образом люди одной с ним профессии
могут помочь бороться с тем испугом, который неотступно сопровождает человека в процессе его
развития.
Конечно в детстве страх и тревога настолько близки друг к другу, что они просто неразличимы, -
