 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
процессах и окружности в колесе — как бы мы ни относились к проблеме авторства — это
видение, выработанное поколениями. Это — схема-идея, пронизавшая опыт не только
отдельного человека. И в этом плане форма — не психологическая, а форма вырабатываемая,
модифицируемая людьми в ходе ее использования, форма историко-культурная.
Учет меняющейся «жизни» схем человеческой деятельности позволяет, пусть пока
предположительно, говорить о том, что любой человеческий опыт, любая человеческая
психика, любой «здравый» смысл содержит в себе более или менее определенные структуры,
выработанные или воспринятые. Психика человека неизбежно оказывается психологией, ибо
скрыто или явно содержит в себе логос, связь вещей и людей, «проходящую через» человека.
Поэтому она является, хоть в малой степени, сознанием, ибо соединяет зависимости людей,
скрепляет их прямые и опосредованные связи. Выходит, опыт человека не может быть
нейтральным в культурно-историческом смысле, и поэтому к нему нельзя просто
пристраивать культурные, социальные, гносеологические формы, как это представлялось
раньше многим философам и психологам.
Проблема, следовательно, не в том, чтобы противопоставлять цельность (личностного
прежде всего) опыта и четкость логических, рациональных, технических, юридических схем.
Она в том, чтобы понять, почему схемы выделяются из первоначально нерасчлененного
(точнее — малодифференцированного) опыта людей, как это выражается в плане внешне-
вещественном и практическом, как — в плане сознательно-психическом, духовном, что это
дает человеческой личности, что «отнимает» у человеческой индивидуальности.
Проблема историзма схем человеческой деятельности включает еще один аспект, о котором
нельзя здесь не упомянуть. Речь — о переходе от схем-образов к схемам-знакам, об их
генетической связи, о расширении сферы применения последних, о попытках с помощью
схем-знаков и их комбинаций перейти от пространственного представления вещей и
состояний к последовательным выражениям процессов и их соотношений.
Переход от образных представлений к знаково-символическим выражениям не стоит
понимать в данном случае как замену первого вторым или как пристройку последнего к
первому. Образы человеческого сознания, поскольку они включены в совместно-
разделенную деятельность людей, по необходимости оказываются знаками, т.е. указателями
на сотрудничающих индивидов, на средства, способы и возможные результаты их
деятельности. Образ предмета оказывается, кроме прочего, знаком орудия, образ орудия —
знаком другого человека, образ человека — знаком действия, образ действия — знаком
общения и т.д. Можно, видимо, говорить о первоначальной слитности образа, символа и
знака в картинном представлении предмета, о некоторой подчиненности символа и знака
образу, о «вписанности» их в последний. С этим в какой-то мере, наверно, и сопряжено
«схватывание» человеком в предмете свойств и качеств, визуально в нем не представленных.
Здесь же, вероятно, таятся возможности описания объектов, телесно не оформленных и
пространственно не определенных (или не определимых). Указав на эту возможность,
вернемся к собственно культурологическому аспекту проблемы.
Итак, намечается историческая тенденция «вылущивания» из сложных (хотя и
нерасчлененных) образов схем-ориентаций, схем-смыслов, обобщающих конкретные образы
и предметы человеческой деятельности. На следующей ступени происходит отделение от
конкретных видов деятельности и устойчивых форм общения абстрактных,
деиндивидуализированных схем поведения. Простейшие, элементарные функции становятся
«атомами», из которых может быть построено взаимодействие различных людей.
Подчеркнем, что простейшее, «элементарное», не является в данном случае исторически
исходным: «элементарные» схемы оказываются исторической продукцией усложняющегося
социально-человеческого процесса. В этом плане проблема схем оказывается проблемой их
обособления от непосредственно индивидного бытия людей, от культурных и прочих
особенностей конкретных человеческих общностей, от «цеховых» особенностей отдельных
