 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
Милтон Эриксон: «Мой голос останется с вами»
102
любой хороший психотерапевт. Только Эриксон делает это лучше других. С помощью
переструктурирования он превращает «тощего, как жердь» в «выросшего выше отца», зная, что
это не может не вызвать положительных эмоций. Лапе может предвкушать тот день, когда он
станет выше отца и отец «утонет» в его пиджаке.
Джеффри Зайг обращал мое внимание на то, что Эриксон всегда ставит себе цель. Зайг
рассказывал: «Однажды я зашел в нему и совершенно неожиданно задал вопрос: „Какая у тебя
цель?“ Эриксон не задумываясь ответил: „Дождаться внука – ребенка Роксаны“ (его дочь). Он
точно знал, о чем я спрашиваю. Он не повел и бровью. Я знал, что он назовет какое-то событие,
которое должно произойти в будущем». Зайг продолжал: «Для него была характерна эта
позитивная ориентация на будущее. Но она не была похожа на навязчивую идею, она
напоминала огонь, на который летит мотылек. Идея не овладевала им, скорее – она оставалась
где-то там, вдали и влекла его к себе».
13. Обучение ценностям и самодисциплине.
«Я не обязан».
Однажды в воскресенье мы всей семьей сидели и читали газету. Кристи подошла к
матери, схватила газету, скомкала ее и бросила на пол. Мать сказала: «Кристи, это не очень
красиво выглядело, подбери газету и верни ее матери. И извинись». «Я не обязана», сказала
Кристи. Каждый из нас сказал Кристи то же самое и получил такой же ответ. Тогда я сказал
Бетти взять Кристину и отвести ее в спальню. Я улегся на кровать, а Бетти положила ее рядом
со мной. Кристи с презрением смотрела на меня. Она начала выкарабкиваться, но я схватил ее
за лодыжку. «Отпусти!» – сказала она.
« Я не обязан», ответил я.
Борьба продолжалась четыре часа. Она брыкалась и боролась. Очень скоро ей удалось
высвободить одну лодыжку, но я ухватил ее за вторую. Борьба была отчаянной – это было
похоже на молчаливую схватку двух гигантов. К концу четвертого часа она поняла, что
проиграла и сказала: «Я подберу газету и отдам ее маме»,
Вот тогда и настал главный момент. Я сказал: «Ты не обязана». Тогда она, подумав
получше, сказала: «Я подберу газету и отдам ее маме. Я извинюсь перед мамой».
«Ты не обязана», вновь сказал я. Ей пришлось основательно задуматься и полностью
включиться в понимание. "Я подниму газету, я отдам ее маме, я хочу ее поднять, я хочу
попросить прощения". «Хорошо», сказал я.
Десять лет спустя мои две младшие дочери стали кричать на мать. Я подозвал их и сказал:
«Постойте-ка в углу. Я не думаю, что это очень здорово – орать на мать. Постойте и подумайте,
согласны вы со мной или нет».
« Я могу простоять там хоть всю ночь», заявила Кристи.
Рокси сказала: «Думаю, что неправильно было кричать на маму. Я пойду и извинюсь
перед ней».
Я продолжал работать над рукописью. Через час я посмотрел на Кристи. Простоять час,
это все равно утомительно. Я отвернулся и продолжал писать еще час. Снова повернулся и
сказал: «Кажется, что даже стрелки часов стали двигаться медленнее». Через полчаса я снова
повернулся к ней и сказал: «Я думаю, что реплика, которую ты бросила маме, была очень
глупой. И еще глупее было кричать на нее».
Она бросилась ко мне в объятия и, заплакав, сказала: «Я тоже так думаю».
Десять лет без наказаний – с двух лет до двенадцати. В пятнадцать лет я еще раз наказал
ее. И все. Только три раза.
В своей статье «Поиск состояния безопасности» в сборнике «Семья как процесс»,
Эриксон писал: «Реальность, чувство безопасности и определение границ дозволенного
являются важной составной частью развивающегося сознания ребенка… Когда он еще мал,
слаб, но уже понимает, когда он оказывается в мире неопределенностей и эмоциональных
изменений, тогда у него возникает желание узнать, что может обеспечить ему реальное чувство
