 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
понимало и этого), но никак не соберется с силами выучить аксиому о такой
же важности социологических, психологических, политических,
демографических, педагогических, исторических и других наук? Четверть
века назад в ЦК КПСС меня попросили высказать предложение о
совершенствовании демографической политики. Речь, в частности, шла о
материальном поощрении многодетных семей. Я отвечал, что прежде всего
надо констатировать наличие в СССР двух прямо противоположных
проблемных демографических ситуаций: «демографического взрыва» в
республиках Средней Азии и ряде регионов помельче (20% населения СССР
при динамике «четыре родителя на смену двум предыдущим») — и
«начинающейся депопуляции» в остальных регионах (80% населения при
динамике «один родитель на смену двум предыдущим»). И соответственно
дифференцировать демографическую политику. Мне ответили: советский
народ един, и всякая дифференциация подобного характера будет выглядеть
дискриминацией. Тот же ответ получили профессиональные советские
демографы, которые начали бить тревогу с 60-х годов.
Несколько раз меня вызывали в Верховный Совет России, затем в
Госдуму на «слушания» по этому вопросу. Всегда присутствовало несколько
депутатов, с интересом впервые слышавших про демографию. Ни одного
ответственного представителя правительства. Зато, как обычно, — куча
воинствующих феминисток, кричащих, что женщина — это такой же
мужчина, только вынужденный раз-другой в жизни проводить неделю в
родильном доме, а посему ни в какой демографической политике не
нуждающийся. То, что эти «слушания» не могут и не будут иметь никаких
практических последствий, я знал заранее. Так было на бесчисленных
«слушаниях» на протяжения всех сорока с лишним лет моей научной
карьеры.
Читаю ложащиеся на мой рабочий стол оперативные донесения
профессионалов-демографов об уже начавшейся глобальной катастрофе —
лавинообразном физическом вырождении тех народов Северной Америки,
Европы и Евразии, у которых с переходом от сельского к городскому образу
жизни практически потеряна потребность в семье и детях. Читаю прогнозы
о том, что к 2008 г. «цветные» и испано-язычные избиратели США составят
большинство. Что в Лондоне и Париже, Москве, Петербурге, других городах
Европы в мучительных судорогах складываются новые этносы — помеси
пришельцев из стран, где падение рождаемости только начинается (оно идет
сегодня во всех крупных странах мира), с тающими на глазах остатками
последних могикан-аборигенов. Что население России в обозримом
будущем ближайших двух-трех десятилетий сократится, при наметившихся
масштабах убыли до миллиона и более в год, со 145 млн. в 2000 г. (150 млн.
в 1990 г.) до 120—130 и даже, при ухудшении тенденций, до 90—110 млн. к
2030 г. Что полуторамиллиардный Китай тихой сапой осваивает пустеющую
на глазах Сибирь до Урала. Что за школьными партами у нас в крупных
городах через 5 лет вместо каждых нынешних трех детишек останется всего
два, из которых один — хронически больной. И далее со всеми
остановками... Что кошмарная судьба Косово, при наметившихся
тенденциях, ожидает Северную Америку, Европу и Евразию не позднее
второй четверти XXI в.
Читаю — и тревожно вглядываюсь в контуры грядущего. Мне не
нужно для этого вертеть головой, как жене Лота. Я зримо вижу в обозримом
