 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
когда присяжные обсуждают вердикт, они влияют друг на друга. Принципиальное значение при этом
приобретают два вопроса: какое влияние на приговор оказывают индивидуальные диспозиции каждого
присяжного и как влияет на него их коллективное обсуждение рассматриваемого дела?
Могут ли присяжные понять суть дела?
Чтобы составить представление о том, как присяжный осмысливает происходящее в зале суда,
Нэнси Пеннингтон и Рейд Хасти пригласили для участия в «экспериментальных» жюри настоящих
присяжных, имеющих опыт работы в суде, и предложили им обратиться к реальным судебным
заседаниям (Pennington & Hastie, 1993). Принимая решение, присяжные вначале реконструируют
общую картину преступления, объединяющую разрозненные факты и придающую им смысл. Так,
просмотрев суд над человеком, которого обвиняли в убийстве, некоторые присяжные пришли к выводу
о том, что во время ссоры обвиняемый разозлился, схватил нож, нашел своего «обидчика» и нанес ему
смертельный удар. Другие же решили, что обвиняемый был напуган, когда наткнулся на потерпевшего,
и схватил нож для самообороны. Когда присяжные приступают к обсуждению вердикта, их порой
удивляет то, что другие совсем иначе представляют себе картину и обстоятельства преступления.
Значит, можно предположить — и результаты исследований это подтверждают, — что адвокаты вполне
могут убедить присяжных, если они излагают доказательства в повествовательной манере. При
рассмотрении тяжких уголовных преступлений (а в целом по стране 80% выносимых по ним
приговоров являются обвинительными) прокуроры чаще, чем адвокаты, прибегают к повествовательной
манере изложения фактов.
(— Ваша честь, мы склонны согласиться с прокурором.)
Успех прокурора зависит от того, насколько правдоподобна версия, которую он предлагает
присяжным
Далее. Присяжным предстоит воспринять информацию судьи относительно возможных
категорий вердикта. А чтобы эта информация была использована ими по назначению, они должны
понять ее. Однако есть немало экспериментально полученных доказательств того, что многие люди не
понимают юридических тонкостей этих инструкций. В зависимости от того, какое дело слушается,
присяжным может быть сказано, что стандарт доказательности — это либо «преобладание несомненных
свидетельств», либо «недвусмысленные и убедительные показания», либо «доказательства, не
оставляющие места для разумных сомнений». Юристы-профессионалы и присяжные могут вкладывать
в эти формулировки разный смысл (Kagehiro, 1990). В одном эксперименте, проведенном в штате
Невада, испытуемые, смотревшие видеозапись инструктажа судьи, смогли ответить лишь на 15% из 89
вопросов о том, что они сейчас слышали (Elwork et al., 1982).
Стивен Адлер (он сам присутствовал при рассмотрении реальных дел и потом интервьюировал
присяжных) обнаружил «множество серьезных и искренних людей, которые по разным причинам не
уловили самого важного, сосредоточились на обстоятельствах, не имеющих непосредственного
отношения к делу, поддались очевидным предрассудкам, оказались падкими на дешевые призывы к
таким чувствам, как симпатия и ненависть, и в целом плохо исполнили свою миссию» (Adler, 1994).
Когда судили Имельду Маркос — ее обвиняли в том, что она присвоила и перевела из Филиппин
в банки Америки сотни миллионов долларов, — юристы исключили из числа присяжных всех, кто был
осведомлен о том, какую роль она играла при своем муже-диктаторе. В результате оказавшиеся в жюри
присяжных неинформированные люди, плохо разбиравшиеся в тонкостях финансовых операций,
прониклись симпатией к Имельде, одетой в черное, перебиравшей четки и смахивающей слезы (Adler,
