 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
и настроения человека оказываются не просто индивидуальными эмоциональными проявлениями, а и
знаками того, что имеется в самом мире. Мы веселы и печальны не только потому, что нам радостно
или грустно, но и потому, что мы живем в таких мирах. Соответственно, переживая «заброшенность»,
человек открывает, что его бытие есть совокупность возможностей и что выбирать среди них должен он
сам.
«Проект» — это экзистенциальный процесс «забегания вперед» самого себя, следующий за
открытием своих возможностей. Таково «подлинное существование», свободно выбирающее себя
независимо от каких-либо закономерностей внешнего мира, поскольку внешнего мира как такового для
«здесь-бытия» нет.
Возможности выбора всегда уже имеют какой-то смысл, уже поняты, истолкованы человеком.
Предметов, лишенных смысла, вообще не существует, а то, что наделено смыслом, понимается в
терминах проектов, целей «здесь-бытия».
«Падение», «заброшенность» и «проект» являются как бы тремя ликами одного и того же
феномена, которому Хайдеггер дал имя «забота» (Sorge). Отметим, что «бытие-в-мире», «здесь-бытие»
и «забота» являются фактически различными наименованиями одной реальности — бытия человека.
Однако «забота» характеризует его существование в целом.
Три варианта «заботы» связывались Хайдеггером с тремя измерениями времени. Так, будущему
соответствует «проект», прошлому — «заброшенность» в мир и предоставленность самому себе,
наконец, подлинность всегда озабочена настоящим.
Эта сложная философская конструкция оказала большое влияние на возникновение
экзистенциальной психотерапии. Некоторые психоаналитики стали пользоваться ее языком для
описания своей клинической практики, мотивируя это отсутствием в ней присущего ортодоксальному
психоанализу биологического редукционизма. Психофизиологические же особенности человека,
связываемые Хайдеггером с «заброшенностью», стали рассматриваться как возможности его телесной
или психической организации. Если они детерминируют действия человека извне, то речь должна идти
о неподлинном существовании, потере самого себя.
Подлинное (аутентичное) существование начинается с «тревоги».
[Соответствующее
немецкое слово Angst означает страх, однако М. Хайдеггер отличает его как онтологический страх от
страха «онтического», обычного, обозначаемого термином Furcht.]
Обычный, неаутентичный человек
страшится чего-то конкретного, ему известного, чаще всего угрожающего его здоровью, социальному
престижу, материальному достатку, семейной жизни и т. п. Аутентичный человек начинается с тревоги,
когда «здесь-бытие» начинает страшиться самого себя. Когда «здесь-бытие» полностью погружается в
мир повседневности, отдает себя «диктатуре публичности», оно отворачивается от самого себя, бежит
от собственных возможностей. Поэтому угроза исходит ниоткуда, пугает «ничто». [Австрийский
писатель Г. Мейринк в романс «Голем» дает описание такого страха: «Это ужас, рождающийся сам из
себя, парализующий страх перед чем-то неосязаемым, что лишено всякого облика и разрушает все
пределы нашего мышления... Все то же страшное, мучительное "ничто": его нет, но своей ужасающей
жизнью оно наполняет всю комнату».]
За счет этой тревоги «ничто» весь остальной мир теряет смысл. «Здесь-бытие» обнаруживает
себя в полном одиночестве. Исчезает власть «публичности», распадаются все привычные основания,
мир ощущается чуждым и небезопасным. Но вместе с тем «здесь-бытие» пробуждается к подлинному
существованию, к ответственности за собственные деяния. Исходя из этого «здесь-бытие» открывается
в своей уникальности и незавершенности как свободно проектирующее себя.
Кроме того, подлинное существование определяется Хайдеггером как «бытие-к-смерти».
Завершенность, законченность становления означает и потерю себя. «Здесь-бытие» всегда «еще не», а с
завершением его — «уже не». Поэтому бессмысленно говорить о смерти как «прекращении» (например,
как о дожде), «свершении» (как о работе) или «исчезновении». «Бытие-к-смерти» означает, что
смертность присуща самому «здесь-бытию», это его модус, в котором оно раскрывается в своей
подлинности.
Человек умирает, никогда не будучи «завершенным», и в то же самое время он всегда
достаточно стар, чтобы умереть. Смерть — не нечто, приходящее извне, это возможность самого
«здесь-бытия», которое непрерывно «забегает» в будущее, т. е. смерть. Понимание собственной
смертности совершает своего рода «внутреннюю революцию» в человеке, заставляя экзистенцию
обратиться к собственным возможностям. Тревожное стояние лицом к лицу с небытием открывает
собственное существование в его подлинности и свободе. Это свобода от иллюзии повседневности,
«свобода-к-смерти».
