 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
обстоятельству своим живым действием, которое, как показывает пример Вагнера, и поныне еще не
совсем угасло. Бред инквизиционных ужасов был сверхкомпенсированным сомнением, навязчиво
подымавшимся из бессознательного и вызвавшим наконец один из величайших церковных расколов,
именно — Реформацию.
Из этого несколько длинного разъяснения мы добываем следующее понимание. Мы начали с того
видения Гермаса, в котором он узрел, как строилась некая башня. Старая женщина, сначала объявившая
себя Церковью, теперь объясняет, что башня есть символ Церкви. Ее собственное значение тем самым
переносится на башню, которой и посвящен весь дальнейший текст «Пастыря». Теперь для Гермаса дело
сосредоточивается уже в башне, а не в старой женщине и тем более не в реальной Рооде. Тем самым —
отрешение либидо от реального объекта и перенесение на символ, перевод на символическую функцию,
является завершенным. Идея всеобщей и единой Церкви, символически выраженная в образе крепко
сложенной, несокрушимой башни, становится, таким образом, в духе Гермаса уже неразложимой
действительностью. Отрешение либидо от объекта перемещает ее внутрь субъекта, отчего оживляются
образы бессознательного. Эти образы суть архаические формы выражения, которые становятся
символами и, со своей стороны, опять-таки выступают как эквиваленты для относительно
обесцененных объектов. Этот процесс во всяком случае так же стар, как само человечество, ибо
символы встречаются уже среди пережитков доисторического человека, а также и у низшего, ныне еще
живущего человеческого типа. Очевидно, образование символов является функцией весьма важной и в
биологическом отношении. Так как символ может жить лишь благодаря относительному обесценению
объекта, то, очевидно, он служит и самой цели такого обесценения. Если бы объект имел безусловную
ценность, то он и был бы безусловно определяющим для субъекта, вследствие чего для субъекта была бы
безусловно упразднена свобода действования, ибо, наряду с безусловной определенностью через объект,
была бы невозможна даже относительная свобода. Состояние абсолютной отнесенности к объекту
равносильно полнейшему овнешнению сознательного процесса, то есть тождеству субъекта и объекта,
что уничтожает всякую возможность познавания. Такое состояние встречается и поныне в смягченной
форме у примитивного человека. Так называемые проекции, с которыми нам так часто приходится
встречаться в аналитической практике, суть тоже не что иное, как остатки первоначального тождества
субъекта с объектом.
Уничтожение познания, обусловленное таким состоянием, и невозможность сознательного
опыта означают существенное уменьшение приспособляемости, что оказывается тяжелым минусом для
человека, по природе своей безоружного и беззащитного, с его потомством, в течение ряда лет менее
приспособленным к борьбе сравнительно с потомством животных. Но состояние, лишенное познания,
является опасным несовершенством и с аффективной точки зрения, так как именно тождество чувства с
почувствованным объектом ведет, во-первых, к тому, что какой-нибудь объект вообще может иметь
любое по силе воздействие на субъект, а во-вторых, к тому, что какой-нибудь аффект субъекта включает
в себя, без дальнейшего, объект — и осиливает его. Иллюстрацией для того, что я имею в виду, может
послужить эпизод из жизни одного бушмена: у одного бушмена был маленький сын, которого он любил
свойственной примитивному человеку нежной «обезьяньей» любовью. Психологически говоря, такая
любовь, конечно, вполне автоэротична, то есть субъект любит самого себя в объекте. При этом объект,
до известной степени, служит эротическим зеркалом. Однажды бушмен, раздраженный, возвращается с
рыбной ловли домой, ибо он ничего не поймал. Малыш по обыкновению радостно бежит ему
навстречу. Но отец хватает его и свертывает ему шею. Естественно, что потом он оплакивает мертвого
ребенка с тою же безудержностью, с какою он раньше убил его.
Этот случай ясно показывает тождество объекта с каждым данным аффектом. Понятно, что такая
ментальность мешает установлению всякой сколько-нибудь ограждающей племенной организации.
Поэтому в смысле размножения и сохранения вида она является неблагоприятным фактором, так что
более жизнеспособные виды должны будут вытеснять и преобразовывать ее. Из этой цели возникает и
ей служит символ, ибо он отводит от объекта некоторый запас либидо, тем самым относительно
обесценивая объект и придавая субъекту некоторую преимущественную ценность. Однако эта
преимущественная ценность относится к бессознательной области субъекта. Этим субъект ставится
между внешней и внутренней детерминантой, и отсюда возникает возможность выбора и
относительная свобода субъекта.
