 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
Само собою разумеется до известной степени, что все сферы человеческого духа, прямо или
косвенно имеющие дело с психологией, вносили свой вклад в тот вопрос, который нас здесь интересует.
После того как мы выслушали голос философа, поэта, врача и знатока человеческой души, слова просит
эстетик.
Эстетика по всему своему существу есть прикладная психология, и занимается она не только
эстетической сущностью вещей, но и — быть может, даже в еще большей мере — психологическим
вопросом эстетической установки. Столь фундаментальное явление, как противоположность между
интроверсией и экстраверсией, не могло укрыться надолго и от эстетика, ибо тот род и способ, которым
ощущаются и созерцаются искусство и прекрасное, настолько различны у разных людей, что такая
противоположность не могла не обратить на себя чьего-нибудь внимания. Если оставить в стороне
множество более или менее исключительных или единственных в своем роде индивидуальных
особенностей в установке, то существуют две основные, взаимно противоположные формы, которые
Воррингер обозначает как эмпатия (вчувствование = Einfuhlung) и абстрагирование.
/75/
В своем
определении эмпатии он опирается, главным образом, на Липпса. По Липпсу, эмпатия есть:
«Объективирование меня в отличенном от меня предмете независимо от того, заслуживает ли
объективированное название чувства или нет». «Апперципируя какой-нибудь предмет, я переживаю
некое побуждение, как идущее от предмета или как заложенное в нем, апперципированном, —
побуждение к определенному способу внутреннего отношения. Этот способ является как данный
предметом, как сообщенный мне им». /76-
S.193 f/ Иодль /77- Bd.2. S.436/ объясняет это так:
«Чувственная видимость, которую дает художник, есть не только повод к тому, чтобы мы по законам
ассоциации вспомнили о родственных переживаниях, но так как чувственная видимость подлежит
общему закону экстернализации (Externalisation) [Под экстернализацией Иодль разумеет локализацию
чувственного восприятия в пространстве. Мы слышим звуки не в ухе и видим цвета не в глазу, а на
пространственно-локализированном объекте. /77- S.247/] и представляется чем-то внешним, то мы в то
же время проецируем в нее внутренние процессы, которые она в нас воспроизводит, и придаем ей тем
самым эстетическую одушевленность —
выражение, которое следовало бы предпочесть термину
„эмпатия“ (вчувствование), потому что при этой интроекции наших собственных внутренних состояний
в образ дело идет не только о чувствах, но и о внутренних процессах всякого рода».
Вундт причисляет эмпатию к элементарным процессам ассимиляции. /78- Bd.3. S.191/ Итак,
эмпатия есть своего рода процесс восприятия, отличающийся тем, что некое существенное психическое
содержание вкладывается при помощи чувства в объект, и объект тем самым интроецируется, — это
содержание благодаря своей принадлежности к субъекту ассимилирует объект субъектом и до такой
степени связывает его с субъектом, что субъект, так сказать, ощущает себя в объекте. Однако при этом
субъект не ощущает себя проецированным в объект, но вчувствованный объект представляется ему
одушевленным и говорящим из самого себя. Эта способность происходит оттого, что проекция
переносит в объект бессознательные содержания, почему в аналитической психологии эмпатия
обозначается так же, как и перенос (Фрейд), поэтому эмпатия есть экстраверсия.
Воррингер определяет эстетическое переживание в эмпатии так: «Эстетическое наслаждение есть
объективированное наслаждение собой». /75- S.4/ Согласно этому, только та форма прекрасна,
в
которую можно эмпатировать. Липпс говорит: «Лишь постольку, поскольку имеется налицо эта эмпатия,
формы прекрасны. Их прекрасность есть не что иное, как это мое идеальное, свободное изживание себя
в них». /79- S.247/ Согласно этому, та форма, в которую кто-нибудь не может эмпатировать, безобразна.
Тем самым дано и ограничение теории эмпатии, ибо, как отмечает Воррингер, существуют такие
эстетические формы, которые не отвечают эстетическому творчеству установки на эмпатию. Именно
таковы восточные и экзотические формы искусства. У нас, западных людей, в качестве критерия
художественной красоты с давних пор по традиции утвердилось «естественно-прекрасное и
естественно-верное», ибо таков критерий, характеризующий сущность и греко-римского и вообще
западного искусства. (Некоторые формы средневекового стиля образуют, конечно, исключение!)
Наша общая установка по отношению к искусству издревле является именно эмпатирующей, и
прекрасным мы можем назвать лишь то, во что мы можем вчувствоваться. Итак, если эстетическая
форма объекта является противожизненной, так сказать анорганической или абстрактной, то мы не
