 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
Мерло-Понти справедливо указывает, что "сохраненное восприятие есть восприятие, оно
продолжает существовать, оно всегда в настоящем, оно не раскрывает позади нас это
изменение протекания и отсутствие, которое только и составляет прошедшее" (см. Роговин,
1966, с. 59). Этим положением вполне справедливо подчеркивается, что само по себе
воспроизведение и тем самым превращение прошлого в настоящее есть свойство нервных и
физиологических процессов (сегодня мы бы сказали – свойство любых информационных
процессов или памяти как передачи информации по временному каналу). Что же касается
воспроизведения прошлого в настоящем именно в качестве прошлого, то на это способна
только память как психический процесс. Упомянутые авторы считают это свойство памяти
проявлением ее духовной природы. Эту теоретико-философскую интерпретацию можно
оставить пока в стороне; здесь важна эмпирическая констатация психологической
специфичности мнемического процесса – его способность воспроизводить прошлое именно
как прошлое. Эта констатация имеет принципиальное значение в качестве отправной точки
последующего теоретического анализа.
И здесь мы подошли к следующему важному вопросу, без выяснения которого специфическая
особенность памяти как психического процесса по сравнению с другими формами хранения и
последующего воспроизведения информации выяснена быть в принципе не может. Это вопрос
о соотношении памяти как психического процесса и времени. Проблема соотношения памяти и
времени во всей ее глубине была поставлена еще Аристотелем. С присущей ему
поразительной гносеологической и психологической проницательностью Аристотель (1984) в
специальной работе "О памяти и воспоминании", как и в знаменитом трактате "О душе",
подчеркнул органическую связь памяти с отсчетом времени. Сам же отсчет времени как
необходимого компонента памяти осуществляется, по мысли Аристотеля, через посредство
движения, свойством которого является время. Именно оценка движения и изменения делает
возможным отсчет, реальное фактическое измерение времени. Самую же функцию измерения
реализует "душа, которая считает". Таким образом, по Аристотелю, через посредство памяти и
на основе движения объективное физическое время воспроизводится в субъективном
психическом времени как свойстве души.
Таким образом, Аристотелем была уловлена фундаментальная интимная взаимосвязь между
памятью, психическим отражением движения и спецификой психического времени.
Однако этот мощный взлет аристотелевской мысли в проблеме связи памяти с психическим
временем и психическим отражением движения не получил в последующее за
аристотелевской философией время сколько-нибудь существенного подкрепления и развития,
он надолго был забыт. Вероятно, одним из существенных оснований этого была внутренняя
противоречивость и рассогласованность научно-философской концепции Аристотеля и резкое,
парадоксальное забегание вперед аристотелевской психологии по сравнению с
аристотелевской физикой. Поскольку Аристотель вполне адекватно связал память с
психическим временем и психическим отражением движения, последующая продуктивная
разработка этих идей могла и необходимо должна была опираться на физические
представления о времени и движении, о том, как соотносятся физическое время как свойство
движения и само движение как физическое свойство с психическим отражением движения и
психическим временем как воспроизведением времени физического.
Однако именно в трактовке физической природы движения и времени как его свойства
Аристотелем были допущены серьезнейшие ошибки, которые надолго затормозили
последующее продвижение физической мысли. Как уже упоминалось, Аристотель ошибочно
связал с действием силы не ускорение как вторую производную пути по времени, а скорость и
само движение как результат ее действия. В связи с этим ему понадобился перводвигатель.
Естественно, конечно, что в условиях, когда проблема психического времени в его
соотношении с временем физическим остается чрезвычайно мало разработанной и до
настоящего момента, трудно упрекать Аристотеля в такой несогласованности, которая
необходимым образом вытекала тогда просто из отсутствия соответствующих
естественнонаучных конкретных знаний и не могла быть преодолена средствами абстрактного
