 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
«экономической эффективностью» я подразумеваю результативность производства и
распределения товаров (потребительных стоимостей) с точки зрения нужд
потенциальных потребителей этих товаров. В экономической «подсистеме» современ-
ных (западных) обществ деньги как «обобщенное средство сообщения (коммуникации)»
обусловливают такой тип взаимодействия
и
принятия решений относительно
производства и распределения материальных благ, который оказался гораздо более
гибким и эффективным, чем любой «политический» тип. Поскольку в современных
обществах это стало почти частью экономического здравого смысла, можно легко
истолковать ее и как часть содержания реального (или по меньшей мере
потенциального) демократического согласия. Первичность коммуналистской
перспективы утверждается здесь в прямом смысле, поскольку передача функций
управления рынку как сфере отрицательной свободы может рассматриваться как, по
крайней мере, потенциально вытекающая из демократического процесса принятия
решений и ограниченная им. Этот вид легитимации сферы «стратегического»
экономического действия встроен в хабермасовскую теорию коммуникативного
действия.
Второй вид легитимации весьма тесно связан с первым, хотя прямо относится только
к проблеме распределительной справедливости. Я разумею здесь нечто вроде второго
принципа справедливости Ролза, согласно которому неравное распределение богатства
и возможностей законно («справедливо»), если оно служит ко благу наименее
обеспеченных и преуспевших
23
. Так как этот принцип явно имеет особое отношение к
тем неравенствам, которые связаны с рыночными системами, прежде всего с
капиталистическим хозяйством, его [принцип] тоже можно рассматривать как часть
коммуналистского оправдания сферы отрицательной (экономической) свободы.
И только третий вид аргументации в пользу сферы отрицательной свободы ставит
перед коммуналистской позицией определенную проблему. Я думаю о той
аргументации, которую использовал Гегель, прямо ссылаясь на традицию теорий
естественного права. Этот вид аргументации, хотя и не вовсе несовместимый с двумя
другими способами рассуждения, упомянутыми мною, отличается от них тем, что
сосредоточен, говоря парадоксально, на положительной стороне отрицательной
свободы. Отрицательная или, как называл ее Гегель, «абстрактная» свобода видится
здесь как «момент» (и, тем самым, как предварительное условие) для такого рода
коллективной свободы, которая основана на признании прав индивида. Это тот род
свободы действовать (Freiheit der Willkiir Канта), который теоретически
следовало бы предусмотреть заранее, если коллективная, т. е. рациональная
свобода возможна как форма свободы, основанной на понимании и добровольном
согласии. Отрицательная свобода, в смысле универсального учреждения (институации)
абстрактного права, есть предварительное условие коллективной свободы в
современном мире в той же самой степени, в какой она есть также условие, при
котором индивиды имеют право не быть полностью рациональными. Ибо, только если
люди обладают правом не быть вполне рациональными в смысле коллективного
представления о рациональности, их коллективная рациональность может стать
выражением их индивидуальной свободы. Отрицательная свобода как право человека
на самостоятельность включает право быть, в определенных пределах, эгоистичным,
безумным, эксцентричным, безответственным, отклоняющимся в поведении,
одержимым, самоубийцей, мономаном и т. д. и т. д. Надо только добавить, что
кажущееся другим людям по одним соображениям безумным, эксцентричным,
отклоняющимся и т. д., и даже эгоистичным, может в ином отношении показаться,
даже с точки зрения коллективной рациональности, разумным и оправданным. Для
Гегеля гражданское общество как сфера институированной отрицательной свободы
было разновидностью нравственной жизни, заблудившейся в своих крайностях. Оно
олицетворяло для него ту сторону разлада, разобщения (Entzweiunng) в современной
