 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
то очень быстро разговор сбился с религии на аборты и на то, чему предпочтительнее
учить детей в школе: молитвам или правильному употреблению противозачаточных
средств. С другой стороны, не только содержание дискуссий, но и тон их оставляли
желать лучшего. Создавалось впечатление, что все участники спора — или
религиозные консерваторы-фундаменталисты, или атеисты. Не слышалось голоса
людей (по крайней мере, в массовой печати), которые бы внесли в дискуссию ноту
раздумья; говорили только несомневающиеся и говорили безапелляционно. Русскому
трудно было чему-либо научиться, слушая эти споры; трудно было поверить, что
спорят люди, выросшие в культурном регионе, обладающем колоссальной религиозной
традицией. Не было увязки религиозных вопросов с базовыми основами здешней
общественно-культурной жизни. А между тем такая связь просматривается под любым
углом зрения: коснемся ли мы культуры, истории, даже географии Америки — везде
мы столкнемся с религиозной проблемой в первую очередь. Сама география Америки
наталкивает на мысль о религиозном диссидентстве. Америка — это выселки
инаковерующих, колония еретиков.
Вот, к примеру, тема, заслуживающая самого пристального внимания: верно или
неверно утверждение о безрелигиозности демократии, об отсутствии среди ее
духовных основ темы о вере? Николай Бердяев говорил, что демократия — это
скептическая общественная гносеология. Для него эта черта демократии была
несомненным минусом (если не просто злом) — манифестацией безверия, отказом от
истины. Демократия ему виделась задающей сама себе пилатовский вопрос перед
лицом Истины. При такой оценке трудно, конечно, говорить о вере, — атеизм кажется
не только явлением, стилистически сродным демократии, но ее единственным
духовным фундаментом.
Между тем именно русский может многому научиться, размышляя о теме
«демократия и религия». Под этим углом зрения он сможет по-новому увидеть русский
опыт — и из этого опыта извлечь кое-какой небесполезный комментарий к событиям и
тенденциям здешней жизни.
2
Начнем с упомянутого уже Бердяева, столкнем его с Петром Струве; обозначится
очень интересная конфронтация. О Струве ценное двухтомное исследование написал
Ричард Пайпс, и я отсылаю к нему читателей, интересующихся подробностями. Но
одной из этих подробностей я и сам хочу воспользоваться.
В 1929 году, уже в эмиграции, Струве написал о Бердяеве статью под названием «О
гордыне, велемудрии и пустоте». В ней есть такие слова:
«Несостоятельность и соблазнительность (Бердяева) — в двух прямо
противоположных пороках. В отрешенности от живой жизни, с одной стороны, и, с
другой стороны, в горделивой мании — от каких-то общих положений философского
или богословского характера прямо переходить к жизненным выводам конкретного
свойства. Это — та ошибка, о которой в свое время, как о специфической слабости
многих русских философствующих умов, и в частности самого Бердяева, я уже писал,
— ошибка короткого замыканияния.
В этом отношении советская власть оказала воистину медвежью услугу таким
людям, как Николай Александрович Бердяев, выслав их. Удаленные из той обстановки,
в которой они были поставлены лбом к стене, а спиной — к стенке, люди, попав после
этого на вольную волю пусть убогого, но свободного «эмигрантского» существования,
свое собственное кошмарное стояние на коротком расстоянии между стеной и стенкой
превратили в какую-то историческую перспективу, и эту воображаемую историческую
перспективу одни стали для себя еще укорачивать, а другие наполнять мистическими
туманами.
