 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
однако, был глубоко неправ, отвергая политическое истолкование принципов
естественного права, ибо, как показал Токвиль, демократическая форма
нравственной жизни есть единственно возможная форма «примирения», «согласия»
для современных обществ. Проект современности — это в некотором смысле проект
такого примирения между отрицательной и коллективной свободой. Следует
сказать, вопреки Марксу и Гегелю, что этот проект — продолжающийся проект без
окончательных решений, который временами, по случаю, преобразует утопические
энергии в конкретные новые решения. Против либерализма тоже должно быть
сказано, что без реализации рациональной коллективной свободы, некоей
демократической формы нравственной жизни, отрицательная свобода неизбежно
обернется карикатурой или кошмаром.
Проект современности, как я истолковал его здесь, очень тесно связан с
универсалистской идеей свободы. Свобода, однако, — не такая вещь, которую когда-
либо смогли бы реализовать в окончательном или совершенном смысле. Поэтому
проект современности тоже не тот тип проекта, который когда-либо будет «закончен».
Единственный путь, на котором этот проект мог бы когда-нибудь завершиться, — это
путь истощения и самоуничтожения человечества — возможность, как мы теперь
знаем, более не невообразимая. Открытый, без определенного конца, характер проекта
современности подразумевает конец утопии, если утопия означает «завершение» в
смысле окончательного осуществления идеала или цели истории. Конец утопии в
таком смысле — это не чувство, что мы никогда не будем способны полностью
осуществить идеал, но глубокое понимание того, что самая идея окончательного вопло-
щения идеального состояния не имеет смысла применительно к человеческой истории.
Но конец утопии в этом смысле не равносилен концу радикальных освободительных
порывов морального универсализма и демократических ожиданий, что является частью
проекта современности. Конец утопии скорее надо осмыслить как начало нового
самосознания современности, нового понимания радикальных устремлений
современного духа, как современность, вступающую в свою постметафизическую фазу.
Такой конец утопии не перекрыл бы путей утопическим энергиям. Скорее он их пере-
направил бы, преобразовал, плюрализовал, ибо ни человеческая жизнь, ни человеческая
страсть, ни человеческая любовь, по-видимому, невозможны без утопического
горизонта. «Метафизическим» можно назвать только воплощение этого утопического
горизонта человеческой жизни в концепцию конечного состояния всеобщего
примирения. И поскольку утопический радикализм в сфере политики связан с такими
«воплощениями», его также можно назвать «метафизическим». В политической сфере
только «конкретные» утопии занимают законное место. Но универсалистская идея кол-
лективной свободы не является ни «абстрактной», ни «конкретной» утопией. Скорее уж
она обозначает нормативный горизонт для конкретных утопий, так как определяет
непременное условие того, что можно назвать добропорядочной жизнью в условиях
современности.
Мое различение между индивидуалистской и коммуналистской концепциями
свободы имеет, естественно, определенное сходство с различением между «отри-
цательной» и «положительной» концепциями свободы Исайи Берлина. Поскольку,
однако, моя концептуальная стратегия весьма расходится со стратегией Берлина, наши
два различения, в известной степени, тоже оказываются несоизмеримыми. (См.: Berlin
I. Two concepts of liberty // Four essays on liberty. N. Y.: Oxford. 1969)
1
Тау1ог Ch. Atomism // Philosophy and the human sciences. Philosophical Papers.
Vol. 2. N. Y.: Cambridge. 1985.
2
Кант И. Метафизика нравов. Ч. 1 // Соч. в 6-ти тт. Т. 4. Ч. 2. С. 140. м.
"Мысль". 1965.
3
См.: Тау1ог Ch. Op. cit.
