 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
Булгаков. Собственно, этим же — в религиозном плане — интересен и Солженицын,
человек уникального, не генерализуемого опыта. Это ведь тоже «рыцарь веры
Авраам», готовившийся принести в жертву своих детей. Именно о Кьеркегоре мы здесь
должны говорить. Даже не о Лютере, имея в виду чуждую русским протестантскую
установку (хотя, как известно, неопротестантское богословие, идущее от Кьеркегора,
вернулось как раз к Лютеру от построений так называемой либеральной теологии). У
Кьеркегора религиозная истина не едина, а единична, это не экстраполируемый
экзистенциальный опыт, то есть «безумие». Кьеркегор производит «устранение
этического»: религиозная истина не может быть нормативной, не может быть
всеобщим правилом, категорическим императивом — в отличие от этики, как раз и
построяющей систему всеобщих и обязательных моральных норм. Тезис
протестантизма «каждый сам себе священник» находит у Кьеркегора не теоретическое,
а экзистенциальное обоснование. Авраам религиозен, потому что он безумен. Его
пример невозможно возвести в (этическую) норму, потому что он «беспримерен».
Религиозная истина ищется в одиночку, она не обладает качеством коллективной
репрезентативности — и не может поэтому вести к коллективному спасению, к
окончательному устроению. Она не объективируема, ей нельзя научить —
следовательно, ее нельзя проповедовать. Она не социо-морфна. Это и есть глубочайшая
религиозная основа индивидуализма, понятого не как психологическое качество, а как
метафизическое состояние свободы.
Социальным коррелятом протестантского типа религиозности стала демократия; она
же строит религиозно провокативную ситуацию. «Вызов», создаваемый демократией,
апеллирует, как это ни парадоксально, к экзистенциальной глубине человека, его
способности выжить в одиночку. Этого не могут заслонить никакие социалистические
прививки к демократии, никакие коллективно предпринимаемые поиски
гарантированного бытия. В этом ключе должен быть понят и русский эмигрантский
опыт. Его адекватная формулировка поможет осознать пороки и грехи русского
прошлого и главный из них — ничем до сих пор не истребимая вера в Единую Истину,
способную организовать коллективное спасение. Русскому человеку не хватало до сих
пор опыта одиночества. Эмиграция дает такой опыт. Она может дать и большее: то
трансцендирование от наличной действительности, которое и есть самое ценное в
любой религии. Русская жизнь была всегда слишком «массовидной», чтобы человек
мог найти в ней собственную судьбу или осознать необходимость таковой.
Демократия, если она когда-нибудь утвердится в России, будет опытом всеобщей
эмиграции от русской реальности и русских мифов. Она не сделает нашу жизнь
«лучше» — но сделает ее более отвечающей замыслу о человеке.
Вадим Козовой. СФИНКС*
* © Vadim К о z о v о y. Фрагмент из незавершенной книги. Вчерне готовый два
года назад, он сегодня — самое время — вправе сказать свое, не дожидаясь целого.
(...)
— Повторю свой вопрос: есть ли еще у нас право мыслить — не просто осмысливать
—
до конца! Право не юридическое, не логическое, не моральное либо аморальное, но
то именно, перед которым нас ставит страх, которое, может быть, и есть только страх?
X. — Это ли сфинкс?
— Я думаю о Г¸те, о его часто вспоминаемой фразе по поводу битвы при Вальми и
судеб мира, по-видимому, там решавшихся. Очевидность первая: чтобы суметь
