владения жилищем, защиты своего существования от чужого посягательства, право
мыслить по собственному своему усмотрению, однако, без навязывания своих мыслей
чужим, а также обязанность относиться с уважением к жизни и собственности
чужого, принимая на себя заботу о нравственном и физическом воспитании юношества
и т. д.
С другой стороны, если исходить из беспристрастного взгляда на вещи,
возникает спорность таких общеизвестных прав и обязанностей, которые по
настоящее время принимались за непреложные и, в силу этого, естественные. Мы
имеем здесь в виду права и обязанности, связанные с церковью, религией,
отечеством и национальностью, а также права военные и т. д. Относясь
беспристрастно к вопросу человеческого развития, мы должны констатировать, что
последние права и обязанности являются лишь историческими насильственными
приобретениями ограниченных, искусственных человеческих групп. Здесь, очевидно,
дело сводилось к совместной защите национальных и религиозных установлений, а
также и к покорению других человеческих групп с целью использования их, что и
обусловило такого рода относительные права и обязанности. В связи с этим, мы и
подходим к следующей категории правовых представлений.
Обычное право. Это право, если рассуждать строго, вовсе не право. Под ним
мы должны понимать объединение всех возможных и даже невозможных обычаев,
благоприобретенных людьми в зависимости от местных и случайных отношений и
освященных одной общей догмой. В состав его вошли такие неустойчивые понятия,
как естественное право сильного, мистический элемент, страсти человеческие во
всех их проявлениях и в большем размере половое стремление. Нелепость и
необоснованность обычного права всего лучше иллюстрируется иногда различиями или
же прямою противоположностью параллельных правовых представлений у различных
народов. В то время, когда в одном месте многоженство является правом и
установлением свыше, оно в другом будет преступлением. Таким же преступлением
считается и единичное убийство, в то время как массовые истребления людей на
войне возводятся в добродетель. То же можно сказать и относительно воровства и
грабежей, преступных в мирном состоянии людей и считающихся честным
осуществлением прав победителя. При монархическом образе правления преступным
считается оскорбление величества, но стремление к единовластию в демократическом
государстве, наоборот, строго наказуемо. Католику вменяется в обязанность, когда
он это найдет нужным, прибегнуть ко лжи и reservatio mentalis, но строго
воспрещается призывать имя бога, клясться религией при заведомой лжи. И
одновременно, вне последней клятвы, всякая иная ложь считается не больше, как
дурным делом или грехом, или чем-то недостойным (пусть слова твои будут "да",
"да" и "нет", "нет").
Как недуг злой, из рода в род
Свои права, узаконения
Упорно ряд веков несет
Одно другому поколенье.
Исчезнет мудрость, встанет зло...
И горе вам, рожденным ныне!
Чтоб право юное пришло,
О том не слышно и в помине!...
(Мефистофель в "Фаусте" Гете).
Обычное право различных народов изобилует многочисленными
противоположностями, отсутствием последовательности, ненормальностью и
деспотией, но не дальше ушли и мы с нашими обычными правовыми представлениями,
исходящими из римского права.
Вслед за правом сильного человечество последовательно усваивало и новые
правовые представления, причем во главе угла ставилось право воздаяния или
мести, так называемый закон Линча, который гласит: "Око за око и зуб за зуб".
Такое право мести следует считать вполне "естественным", вполне человеческим,
правда, исходящим из полуживотного инстинкта, но благотворным в том смысле, что
в первобытной форме и независимо от внутренних побуждений создается основа для
равноправия людей в том случае, когда нарушены их интересы. Древнее право дает,
однако, еще и другое представление искупления, обусловленное религиозной
мистикой. Человек, благодаря свойственному ему чувству страха, взвалил на себя
божество, которое воображение его наделило всевозможными человеческими
страстями, приписав ему способность возмущаться человеческими дурными поступками
|