 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
Я попросил его постараться преодолеть отвращение к гневу и перечислить то, что раздражало
его, пусть даже немного, в течение всего времени, предшествовавшего нашей беседе. Он назвал: звуки
звонких поцелуев; высокие голоса, такие как у детей в школе; визг покрышек; воспоминание о
стрелковой ячейке, полной муравьев и ящериц; плохую еду на флоте США; последнюю бомбу, которая
разорвалась довольно близко; недоверчивых, подозрительных людей; ворующих людей; самодовольных
людей, «независимо от национальности, цвета кожи и вероисповедания»; воспоминание о матери.
Ассоциации пациента привели от металлических звуков и других военных (в узком смысле слова)
воспоминаний к воровству, недоверию и к... матери.
Как выяснилось, он не видел мать с четырнадцати лет. Тогда их семья находилась на грани
экономического и морального падения. Он порвал с семьей внезапно, когда мать, в припадке пьяного
гнева, навела на него револьвер. Вырвав револьвер, он сломал его и выбросил в окно. А затем ушел из
дома навсегда. Добился тайной помощи по-отечески относившегося к нему человека, в
действительности, своего патрона. В обмен на покровительство и руководство дал обещание не пить, не
ругаться, не позволять себе сексуальной распущенности и... никогда не прикасаться к оружию. Стал
хорошим студентом, затем - хорошим учителем и притом исключительно спокойным человеком, по
крайней мере внешне. Так было до той ночи на тихоокеанском береговом плацдарме, когда среди
нарастающей ярости и паники солдат командир, бывший для нашего санитара отеческой фигурой,
разразился грубой бранью, и когда вслед за этим кто-то сунул нашему будущему пациенту в руки
автомат.
Существовало множество такого рода военных неврозов. Их жертвы находились в постоянном
состоянии потенциальной паники. Они чувствовали себя атакованными, либо ожидающими атаки со
стороны внезапных или громких звуков, а также симптомов, вспыхивавших в их телах (сильных
сердцебиений, волн лихорадки, головной боли). Однако столь же беззащитными оказывались они и
перед лицом собственных эмоций; по-детски искренний гнев и безосновательная тревога
провоцировались всем, что было слишком неожиданным или слишком сильным: восприятием и
чувством, мыслью и воспоминанием. Значит, у этих людей поражена система скрининга, то есть
способность не обращать внимание на множество стимулов, которые мы воспринимаем в каждый
определенный момент, но умеем не замечать
ради того, на чем сосредоточены. Что еще хуже, эти
мужчины не могли глубоко заснуть и видеть здоровые сны. Долгими ночами они застревали между
Сциллой раздражающих звуков и Харибдой тревожных сновидений, которые тут же выводили их из
наступавшего в конце концов состояния глубокого сна. В дневное время они обнаруживали, что не
могут вспомнить некоторых вещей; могли заблудиться в своем районе или заметить вдруг, что в
разговоре с другими невольно исказили факты. Иначе говоря, не могли полагаться на те типичные
процессы функционирования эго, посредством которых организуются пространство и время и
проверяется истинность.
Что же случилось с ними? Были ли это симптомы физически ослабленной, соматически
поврежденной нервной системы? В некоторых случаях такое состояние, бесспорно, начиналось с
подобных повреждений или, по крайней мере, с кратковременной травматизации. Чаще, однако, чтобы
вызвать действительный кризис и придать ему устойчивость, требовалось сочетание нескольких
факторов. Только что изложенная история морского пехотинца содержит в себе все эти факторы, а
именно: падение боевого духа отряда пехотинцев и постепенное нарастание паники вследствие
сомнений в командовании; полная скованность огнем невидимого противника, которому они не могли
ответить; стимул «сдаться» больничной койке и, наконец, спешная эвакуация и продолжительный
конфликт двух внутренних голосов, один из которых твердил: «Не будь простофилей, дай им доставить
тебя домой», тогда как другой возражал: «Не подводи ребят. Раз они могут справиться с этим, то и ты
можешь».
Что меня больше всего поражало, так это утрата такими больными чувства идентичности. Они
знали, кто они, т. е. обладали личной идентичностью. Но дело обстояло так, как если бы, субъективно,
жизнь каждого из них больше не была (и никогда не стала бы снова) связной. У них имело место
серьезное нарушение того, что я начал тогда называть идентичностью эго. Здесь достаточно будет
сказать, что чувство идентичности обеспечивает способность ощущать себя обладающим
непрерывностью и тождественностью, и поступать соответственно. Во многих случаях в истории
нервного расстройства в решающий момент происходила безобидная на вид вещь, такая как появление
автомата в нежелающих этого руках нашего санитара. В данном случае автомат оказался символом зла,
угрожавшего принципам, с помощью которых данный конкретный человек пытался охранять личную
целостность (personal integrity) и социальное положение
в своей мирной жизни. Кроме того, тревога
