 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
В таком случае, пеленание - если рассматривать его в исторической и политической плоскостях -
могло, по-видимому, быть частью системы неподатливых институций, которая помогала поддерживать
и продлевать русское сочетание рабства с «душой». И действительно, Горький писал в «Мещанах»:
«Когда человеку лежать на одном боку неудобно - он перевертывается на другой, а когда ему жить
неудобно - он только жалуется... А ты сделай усилие, -
перевернись!.» Человек, должным образом
мотивированный, способен сделать усилие, чтобы перевернуться или, в действительности, подняться;
но под давлением прикованности к определенным обстоятельствам, в душе он может действовать в
соответствии с его самым ранним опытом переживания связанного состояния. А что не в состоянии
сделать спел¸натый младенец, - так это перевернуться. Он способен лишь падать обратно на спину,
уступать, терпеть и галлюцинировать, задерживаясь на вазомоторных ощущениях и на внезапных
изменениях в функционировании кишечника, пока ему снова не подарят мгновение локомоторной
свободы.
Вполне возможно, что фигура Л¸ньки символизирует нечто подобное, поскольку мы видим
ребенка с сильнейшими движениями души и с максимально ограниченной способностью к
передвижению, отличающегося от остальных детей самым живым воображением и огромной
зависимостью от окружающих. Когда Ал¸ша дарит ему белого мышонка, создается впечатление будто
он перерос необходимость держаться за игровой фетиш и мечты о таком могуществе, в каком могут
нуждаться спел¸натые и заточенные души. Он не жалеет Л¸ньку. Скорее, он отчетливо представляет
себе его состояние, сравнивает со своим и поступает соответственно. Ал¸ша заботится о том, чтобы
Л¸нька получил механические ноги, - однако не идентифицируется с ним.
Хотя фильм не показывает Ал¸шу и его ватагу за игрой, «Воспоминания» Горького содержат
сообщение о безумной игре, которой увлекались в то время юные «изгои». Как можно увидеть,
интерпретация Горьким этой игры полностью согласуется с теоретическими положениями,
выдвинутыми в нашей главе об игре.
«Мальчишкой лет десяти я ложился под балластный поезд,
соперничая в смелости с
товарищами, - один из них, сын стрелочника, делал это особенно хладнокровно. Забава эта почти
безопасна, если топка локомотива достаточно высоко поднята и если поезд идет на подъем, а не под
уклон; тогда сцепления вагонов туго натянуты и не могут ударить вас или, зацепив, потащить по
шпалам. Несколько секунд переживаешь жуткое чувство, стараясь прильнуть к земле насколько
возможно плотнее и едва побеждая напряжением всей воли страстное желание пошевелиться,
поднять голову. Чувствуешь, что поток железа и дерева, проносясь над тобою, отрывает тебя от земли,
хочет увлечь куда-то, а грохот и скрежет железа раздается как будто в костях у тебя. Потом, когда поезд
пройдет, с минуту и более лежишь на земле, не в силах подняться,
кажется, что ты плывешь вслед
поезда, а тело твое как будто бесконечно вытягивается, растет, становится легким, воздушным и — вот
сейчас полетишь над землей. Это очень приятно чувствовать.
- Что влекло нас к такой нелепой забаве? - спросил Л. Н. [Л. Андреев].
Я сказал, что, может быть, мы испытывали силу нашей воли, противопоставляя механическому
движению огромных масс сознательную неподвижность ничтожного нашего тела.
- Нет, - возразил он, - это слишком мудрено, не по-детски.
Напомнив ему, как дети «мнут зыбку», - качаются на упругом льду только что замерзшего пруда
или затона реки, я сказал, что опасные забавы вообще нравятся детям.» [М. Горький. Собр. соч. в 18 т. -
T. 18 - C. 109.]
Курсивом я выделил места, дающие возможность предположить (в соответствии с нашими
теориями травмы и игры) наличие дополнительного смысла в этой игре. Здесь, вероятно, можно
говорить о том, что дерзкая ватага мальчишек бросает вызов балластному поезду, чтобы снабдить себя
опытом, в котором жутко повторяются существенные, общие для всех, элементы детской травмы:
неподвижность и насильственное движение, полное бессилие и крайняя легкость чувств.
Независимо от того, подтверждается или не подтверждается «гипотеза пеленания» в отношении
трансформации младенческого опыта в юношеские и взрослые формы (patterns), она все-таки указывает
на конфигурации необычайно живого опыта в поведении и воображении русских.
В фильме Ал¸ша не участвует ни в каких играх. Он ко всему присматривается, смотрит, так
сказать, в оба глаза, хотя и часто пытливо сощуренных: «собирается», фокусирует свое зрение,
старается не отвлекаться, ясно увидеть и полностью понять - и все для того, чтобы со временем
«схватить жизнь». В этом фильме больше говорится о том, от чего Ал¸ша освобождается, чем для чего
он хочет быть свободным.
