 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
Через какое-то время, прошедшее в задумчивом ожидании, жена Джима известила нас о том, что
ее родственницы на подходе. Это произошло за несколько минут до того, как мы смогли различить
вдалеке две приближающиеся фигуры.
Когда они, наконец, подошли, последовал обмен робкими, но забавными приветствиями и мы
уселись в кружок под сенью сосновых ветвей. Случайно я сел на самый высокий фруктовый ящик
(стулья
в прерии были редкостью). Шутливо заметив, что мне неудобно возвышаться над ними,
подобно проповеднику, я перевернул ящик другой стороной. Но в этом положении он оказался менее
прочным: пришлось вернуть его в прежнее положение. Тогда Джим молча развернул свое сиденье так,
чтобы оказаться на одной высоте со мной. Я вспоминаю это лишь как один типичный эпизод присущего
индейцам скромного такта. В то время как Джим выглядел явно обеспокоенным предстоящей беседой,
его жена имела вид человека, готовящегося к очень серьезному разговору, на который она, однако, уже
решилась.
Микил и я договорились, что в нашей беседе мы не будем прямо нацеливаться на домашние
проблемы Джима, а попросим группу прокомментировать то, что мы уже слышали в Пайн Ридж о
различных фазах жизни ребенка в прериях. Поэтому мы заговорили об обычаях, касающихся рождения
и воспитания ребенка, пытаясь подкрепить фрагментарные сведения о том, что делалось в давние
времена и что изменилось теперь. Женщины демонстрировали забавную откровенность на протяжении
всей беседы, хотя их застенчивые улыбки показывали, что они не осмелились бы заводить разговор о
некоторых вещах в присутствии мужчин, не окажись Микил способным вставлять в диалог такие
подробности, которые удивляли этих женщин и приводили в действие их память и критические
способности. Они явно никогда не думали, что подобные подробности могут быть интересны белым
людям или иметь отношение к миру, отражаемому в английском языке.
Джим не много добавил к этому разговору, продолжавшемуся несколько часов. Когда
обсуждение подошло к середине первого десятилетия жизни ребенка, контраст между его мрачным
молчанием и веселым одобрением женщинами различных способов, которыми дети предвосхищают
занятия взрослых, стал еще более заметным.
Наконец настало время перекусить и женщины пошли в дом, чтобы приготовить еду. Теперь
подошла очередь Джима и он сразу приступил к своей проблеме. Его дети, играя, употребляли
сексуальную лексику, а он терпеть этого не мог. Жена смеялась и над детьми, и над ним, заявляя, что
все дети употребляют такие слова и это не имеет никаких последствий. Он же болезненно реагировал на
намеки белых, будто индейцы ведут себя непотребно и имеют нежелательные сексуальные привычки.
Мы согласились, что белые мужчины действительно за глаза обвиняют индейцев в потакании своим
сексуальным желаниям, но ведь все люди обвиняют ближних в извращениях,
которых сами же больше
всего и стыдятся; фактически, им нравится называть чужими именами собственные извращения. Он
считал, что сиу на самом деле были «сильными» мужчинами, справлявшимися со своими сексуальными
побуждениями и не позволявшими детям употреблять непристойные слова; и что нет никаких причин,
почему его детям следует делать то, чего детям сиу делать не разрешалось. Тем самым он
продемонстрировал, что всегда придерживался мнения, будто сиу существенно «сильнее» близко
родственного племени его жены, и, фактически, имел в отношении племени жены те же самые
предрассудки, какие белые люди имели в отношении его родного племени - сиу. Такое отражение
предрассудков доминирующей группы в обоюдной дискриминации подгрупп является, конечно,
универсальным. Поэтому, вероятно, сиу со значительной примесью белой крови называют своих
чистокровных собратьев «черномазыми», а в ответ получают прозвище «белая рвань».
Подобно пациентам в психотерапевтических интервью Джим настолько противоречил сам себе,
что все закончилось признанием: во время последнего посещения родительского дома в Пайн Ридж его
расстроили неприличные выражения, которые употребляли дети родственников. «Такого просто не
могло случиться, когда я был ребенком», - сказал Джим. Мы спросили, кто же тот человек, который был
бы способен пресечь это. «Мой отец», - ответил он.
Дальнейшие расспросы обнаружили, что отец Джима провел большую часть детства в чужих
краях. По мере того как Джим развивал эту тему, становилось все очевиднее, что жизнь в чужой среде
оставила след в личности отца и побудила его, после возвращения к своему народу, поддерживать у
собственных детей нормы поведения, отличавшиеся от норм других детей сиу. Поступая так, он возвел
стену между своими детьми и детьми его соплеменников, стену, которая теперь отделяла Джима от его
детей и... от самого себя. Несчастный (вследствие этой внутренней блокировки) Джим оказался в
положении человека, неизбежно создающего конфликты в собственной семье, поскольку настаивал,
чтобы его добрая жена, используя прямой родительский запрет, препятствовала привычкам, на которые
