только описаниям враждебности, исходящей от людей или животных. На положительном полюсе имеет
место универсальное желание пойти в кино, на ярмарку и родео, где (по интерпретации проводивших
обследование специалистов) дети могут быть вместе со многими вообще без того, чтобы быть с кем-то
в частности.
В данном исследовании делается вывод, что дети самой ранней возрастной группы в
обследуемой совокупности (от 6 до 8 лет) обещают в перспективе обрести более организованную
личность, чем они будут впоследствии иметь на самом деле; что возрастная группа от 9 до 12 лет
кажется (относительно остальных) наиболее свободной и непринужденной, хотя уже отстает от белых
детей в неудержимости и живости; и что с наступлением половой зрелости дети начинают глубже
уходить в себя и утрачивать интерес к окружающему миру. Они смиряются и становятся
безразличными и пассивными. Мальчики, однако, демонстрируют больше экспрессии и честолюбия,
хотя и в несколько неуравновешенной манере. Девочки же, вступив в пору полового созревания,
склонны проявлять ажитацию, за которой следует своего рода паралич действия. В подростничестве
количество совершаемых краж утраивается, а страх перед недоброжелательностью общества включает,
по-видимому, боязнь взрослых и институтов - белых и индейских.
Принимая во внимание все эти наблюдения, трудно понять, как группа Мак-Грегора могла
прийти к своему главному выводу, именно, что «деформированное и пессимистическое» состояние
личности ребенка племени дакота и неприятие такой личностью динамизма жизни, волнения души и
спонтанности обусловлено «репрессивными силами, приводимыми в действие на ранних этапах жизни
ребенка». Мой вывод, как и прежде, состоял бы в том, что раннее детство индейцев дакота, в границах
нищеты и общего безразличия, остается относительно богатым и непринужденным существованием,
позволяющим ребенку школьного возраста выйти из семьи с относительной интеграцией, то есть с
выраженным доверием к миру, некоторой автономией и определенной инициативой. В возрасте от 9 до
12 лет эта инициатива оказывается еще наивной и не слишком успешно прилагается к игре и работе;
хотя именно в период полового созревания, и не раньше, подросткам становится совершенно ясно:
спасенная инициатива не обеспечит им обретения идентичности. Эмоциональная отрешенность и
общий абсентеизм есть результат такого осознания.
Данные Мак-Грегора делают особенно ясным и значительным то обстоятельство, что распад
отношений уважения вместе с отсутствием целей для приложения инициативы оставляют
неиспользованной и непереключенной инфантильную ярость, до сих пор провоцируемую ранним
воспитанием ребенка. Результат - апатия и депрессия. Аналогично этому, без баланса достижимых
наград обычай срамить становится просто садистической привычкой, реализуемой скорее из мести, а не
ради руководства.
Восприятие взрослого мира как враждебного, понимаемого таким образом, фактически, на
основе социальной действительности, видимо, получило мощное подкрепление со стороны проекции
внутренней ярости ребенка; именно поэтому окружающая среда изображается не только запрещающей,
но и деструктивной, хотя любимые ребенком люди и подвергаются опасности исчезновения или смерти.
Здесь я совершенно уверен, что ребенок дакота в наше время проецирует в тех случаях, когда в своем
старом мире он отводил агрессивные импульсы. Замечательным примером могла бы быть лошадь,
когда-то дружественное животное, которое теперь становится объектом проекции. И в то же самое
время образ враждебного хищного зверя, как мне кажется, относится к неадекватному объекту и
безнадежно искажается. В эпоху бизонов существовало животное, на котором можно было
сконцентрировать все эти рано провоцируемые образы
охоты и убийства; в наши дни не существует
цели для такой инициативы. Поэтому индивидуум пугается собственной неиспользованной агрессии, и
этот страх находит свое выражение в видении им во внешнем мире опасностей, которые не существуют
или сильно преувеличены фантазией. В социальной действительности импульсивное и мстительное
воровство становится в конечном счете единственным выражением «хватающей и кусающей»
свирепости, бывшей некогда верно направленной силой, поддерживающей охотящегося и воюющего.
Страх по поводу смерти или потери родных служит, вероятно, признаком того, что домашняя жизнь,
при всей ее бедности, представляет остаток когда-то интегрированной культуры; даже как простая
мечта реставрации она обладает большей реальностью, чем сама реальность. Тогда вовсе не эта система
воспитания как таковая и не ее «репрессивные силы» останавливают развитие ребенка, а то
обстоятельство, что в течение последней сотни лет никто не стимулировал интегративные механизмы
детского воспитания поддерживать новую многообещающую систему важных социальных ролей, как
это делалось прежде, когда индейцы дакота становились охотниками на бизонов.
Мы рады узнать от Мак-Грегора, что разведение крупного рогатого скота индейцами дакота
|