 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
Вспомним такой исторический факт. В 1521 году из пяти судов Магеллана, совершавших кругосветное
путешествие, осталось только три (одно разбилось о скалы, а другое предательски дезертировало). Люди
терпели невероятные лишения. Плавание длилось уже два года. Не стало продовольствия и пресной воды,
угнетало однообразие обстановки. И вдруг утром дозорный увидел землю — остров. Обратимся к еще
одной цитате из Стефана Цвейга (“Подвиг Магеллана”): “Как безумные, кидаются на палубу все эти
умирающие от голода и погибающие от жажды люди; даже больные, словно брошенные мешки,
валявшиеся где попало, и те, едва держась на ногах, выползают из своих нор. Правда, правда, они
приближаются к острову. Скорее, скорее в шлюпки. Распаленное воображение рисует им прозрачные
родники, им грезится вода и блаженный отдых в тени деревьев после стольких недель непрерывных
скитаний, они алчут наконец ощутить под ногами землю, а не только зыбкие доски на зыбких волнах”.
Но это был страшный обман!
Путник, изнывающий в пустыне от жажды, видит в каждом неясном очертании почвы воду. У голодного
человека представления о еде достигают степени галлюцинаций.
В романе Н. Шундика “Белый шаман” старик — охотник Тотто так рассказывал об эпизоде, когда чуть не
погиб от голода в бескрайних снегах Чукотки. “Привиделся мне умка (белый медведь. — М. Л.). ...Я
подполз к нему, хотел впиться зубами в ухо... и вдруг почувствовал, что это всего лишь глыба льда”,
А какое огромное место занимает внушение в жизни детей. Без него невозможно создание игровой
обстановки. Воображением насыщены игры и фантазии ребенка. Игра — это театр для его самовыражения.
Он воспринимает себя другим, живет не своей жизнью. Дети примерно с семи лет в своем мышлении
оперируют образами объектов без непосредственного их восприятия. Вспоминаемые образы у них
достигают вещной убедительности.
“Вы когда-нибудь... наблюдали, как играют дети? — писала известная актриса-травести В. А. Сперантова.
— Вот если они представят, что этот дядя не кто иной, как какой-нибудь боязливый пушистый зверек, то
они будут вести себя соответственно. И им все равно, что у дяди растут усы, а на голове сидит шляпа. Они
верят — это зверек, и ничто их веры не поколеблет”.
Воображение у детей достигает степени чувственной реальности.
Народный артист РСФСР И. И. Соловьев описал такой эпизод из своего детства: “Помню, как в Аткарске
на елке брат Петр выворачивал тулуп, садился под елку, загребал “лапами”, клал на них голову в большой
бараньей шапке и спал. Он был медведь. А мы, ребята трех-четырех лет, подбирались и чем-нибудь кидали
в него; он с рывком вскидывался на нас, а мы бросались наутек. Великолепно помню ужас, который меня
охватывал. Я знал, что это Петя, и всячески уговаривал себя в том, что это Петя, и все-таки всякий раз
приходил в ужас. Я знал, что это брат, а чувствовал, что это медведь” (И. И. Соловьев. Монолог под
занавес, 1979).
Бывает, и у взрослого человека, оставшегося наедине со своими мыслями, воображение достигает такого
накала, что воспринимается как реальность. В повести В. Распутина “Прощание с Мат¸рой” Дарья,
покидая остров, подлежащий затоплению, посетила могилы своих родных. “Ей представлялось, как потом,
когда она сойдет отсюда в свой род, соберется на суд много-много людей — там будет и отец с матерью, и
деды, и прадеды, — все, кто прошел свой черед до нее. Ей казалось, что она хорошо видит их, стоящих
огромным, клином расходящимся строем, которому нет конца, — все с угрюмыми, строгими и
вопрошающими лицами. И на острие этого многовекового клина, чуть отступив, чтобы лучше ее было
видно, лицом ко всем она одна. Она слышит голоса и понимает, о чем они говорят, хоть слова звучат
неразборчиво, но самой ей сказать в ответ нечего. В растерянности, в тревоге и страхе смотрит она на отца
с матерью, стоящих прямо перед ней, думая, что они помогут, вступятся за нее перед всеми остальными,
но они виновато молчат. А голоса все громче, все нетерпеливей и яростней... Они спрашивали о надежде,
они говорят, что она, Дарья, оставила их без надежды и будущего. Она пытается отступить, но ей не дают:
позади нее мальчишеский голос требует, чтобы она оставалась на месте и отвечала, и она понимает, что
там, позади, может быть только Сенька, сын ее, зашибленный лесиной...
Ей стало жутко, и она с трудом оборвала видение”.
Велика роль внушения в искусстве. Оно овладевает и автором, сопереживающим своим героям, и людьми,
воспринимающими произведение. Я уже упоминал об отношении И. А. Гончарова к героям своих
будущих произведений. Высоко эмоционально сопереживали вымышленным героям также многие другие
выдающиеся писатели. Их соучастие нередко достигало такого эмоционального крещендо, при котором
наступали телесные изменения.
М. Ф. Андреева, жена А. М. Горького, вспоминала, что когда Алексей Максимович, работая на Капри над
повестью “Городок Окуров”, описывал эпизод, в котором муж в припадке ревности убивает свою жену,
она вдруг услышала, как писатель вскрикнул и упал на пол. Она вбежала в кабинет. “На полу около
письменного стола во весь рост лежит на спине, раскинув руки в стороны, Алексей Максимович. Кинулась
к нему — не дышит! Приложила ухо к груди — не бьется сердце! Что делать? Расстегнула рубашку, чтобы
компресс на сердце положить, и вижу: с правой стороны от соска вниз тянется у него на груди розовая
узенькая полоска... Полоска становится все ярче и багровее...
— Больно как! — шепчет.
— Да ты посмотри, что у тебя на груди-то.
— Фу, черт... Ты понимаешь, как это больно, когда хлебным ножом крепко в печень!..
Несколько дней продолжалось у него это пятно.. Потом побледнело и совсем исчезло. С какой силой надо
было пережить описываемое?” (М. Ф. Андреева. Переписка. Воспоминания. Статьи. Документы. М., 1961).
