 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
нации. Она составляет разом и их настоящую силу, и их настоящего властелина.
Иногда представляют себе азиатских монархов в виде деспотов, которые ничем
не руководствуются, кроме своих фантазий. Напротив, эти фантазии заключены в
чрезвычайно тесные пределы. В особенности на Востоке сеть традиций очень
крепка. Религиозные традиции, столь поколебленные у нас, там сохранили свою
силу, и самый своенравный деспот никогда не оскорбит традиций и
общественного мнения -- этих двух властелинов, которые, как он знает,
значительно сильнее его самого.
Современный цивилизованный человек живет в одну из тех критических эпох
истории, когда вследствие того, что старые идеи, от которых происходит его
цивилизация, потеряли свою власть, а новые еще не образовались, критика
терпима. Ему нужно перенестись мысленно в эпохи древних цивилизаций или
только на два или три века назад, чтобы понять, чем было тогда иго обычая и
общественного мнения, и чтобы знать, сколько нравственного мужества надо
было иметь новатору, чтобы напасть на эти две силы. Греки, которые, по
мнению невежественных краснобаев, наслаждались такой свободой, в
действительности были подчинены игу общественного мнения и обычая. Каждый
гражданин был окружен сетью безусловно ненарушимых верований; никто не смел
и думать об оспариваний общепринятых идей и подчинялся им без протеста.
Греческий мир не знал ни религиозной свободы, ни свободы частной жизни, ни
какой бы то ни было свободы вообще. Афинский закон не позволял даже
гражданину жить вдали от народных собраний или не участвовать в религиозных
национальных празднествах. Мнимая свобода античного мира была только
бессознательной и, следовательно, совершенной формой полного порабощения
гражданина игу идей города. В состоянии всеобщей войны, среди которой жил
тогдашний мир, общество, члены которого обладали бы свободой мысли и
действия, не просуществовало бы ни одного дня. Веком упадка всегда начинался
для богов, учреждений и догматов тот день, когда они подвергались критике.
Так как в современных цивилизациях старые идеи, служившие основанием
для обычая и общественного мнения, почти уничтожены, то власть их над душами
стала очень слаба. Они вошли в тот фазис обветшания, когда старая идея уже
переходит в состояние предрассудка. Пока их заменят новые идеи, в умах
царствовать будет анархия. Только благодаря этой. анархии и может быть
терпима критика. Писатели, мыслители и философы должны благословлять
настоящий век и спешить воспользоваться им, ибо мы больше его не увидим.
Это, может быть, век упадка, но это один из тех редких моментов в истории
мира, когда выражение мысли свободно. Новые догматы, которые в скором
времени родятся, не могут в действительности иначе утвердиться, как только
под условием недопущения никакой критики и быть так же нетерпимыми, как те,
которые им предшествовали.
Современный человек ищет еще идей, которые могли бы служить основанием
для будущего социального строя, и тут кроется опасность для него. Важны в
истории народов и глубоко влияют на их судьбу не революции, не войны --
следы их опустошений скоро изглаживаются, -- но перемены в основных идеях.
Они не могут совершиться без того, чтобы одновременно все элементы
цивилизации не были осуждены на преобразование. Настоящие революции,
действительно опасные для существования известного народа, -- это те,
которые касаются его мысли.
Не столько опасно для какого-нибудь народа принятие новых идей, сколько
непрерывная проба идей, на что он неминуемо обречен, прежде чем найти ту из
них, на которой он мог бы прочно обосновать новое социальное здание,
предназначенное заменять старое. Впрочем, идея опасна не потому что она
ошибочна, а потому что нужны долговременные опыты, чтобы узнать, могут ли
новые идеи приспособиться к потребностям обществ, которые их принимают. К
несчастью, степень их полезности может стать ясной для толпы только
