 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
изменяющий видимую структуру какогонибудь животного, садовник,
переделывающий внешний вид какого-нибудь растения до такой степени, что
неопытный глаз с трудом его может узнать, нисколько не коснулись основных
особенностей вида; они только действовали на его побочные признаки. Не
смотря на все старания искусства, основные особенности всегда стремятся
выйти наружу во всяком новом поколении.
И психическая организация имеет основные особенности, столь же
неизменные, как анатомические признаки видов; но она вместе с тем обладает и
легко изменяемыми второстепенными особенностями; эти-то последние и могут
легко изменить среда, обстоятельства, воспитание и различные факторы.
Нам нужно также вспомнить, и это самое важное, что в своей психической
организации мы имеем всевозможные задатки характера, которым обстоятельства
не всегда доставляют случай обнаруживаться. Раз они случайно получили
применение, -- тотчас же образуется более или менее эфемерная, новая
личность. Этим именно объясняется то, что в эпохи больших религиозных и
политических кризисов наблюдают такие мгновенные пертурбации в характере,
что кажется, будто все изменилось: нравы, идеи, поведение и т.д.
Действительно все изменилось, как поверхность спокойного озера, волнуемого
бурей, но очень редко бывает, что бы это было надолго.
В силу этих задатков характера, которые приводятся в действие
известными исключительными событиями, деятели больших религиозных и
политических кризисов кажутся нам высшими существами в сравнении с нами,
своего рода колоссами, по отношению к которым мы является какимито жалкими
ублюдками. Однако это были такие же люди, как мы, у которых обстоятельства
привели в действие задатки характера, какими обладают все. Возьмите,
например, этих "гигантов конвента", которые смотрели вызывающе на
вооруженную Европу и посылали своих противников на гильотину за простое
противоречие. Это были в сущности такие же почтенные и мирные обыватели, как
и мы, которые в обычное время, вероятно, вели бы в стенах своего кабинета,
своей конторы очень тихое и бесцветное существование. Исключительные события
привели в движение некоторые клеточки в их мозгу, оставшиеся без применения
в обыкновенном состоянии, и они стали теми колоссальными фигурами, которых
потомство уже не в состоянии понять. Сто лет спустя Робеспьер был бы, без
сомнения, честным мировым судьей, очень дружным со своим священником;
Фукье-Тенвиль -- судебным следователем, обладающим, может быть, несколько
большей суровостью, чем его коллеги, и высокомерным обращением людей его
профессии, но которого, вероятно, очень высоко ценили бы за его ревность в
преследовании преступников; Сен-Жюст был бы превосходным школьным учителем,
уважаемым своими начальниками и очень гордым академическими пальмовыми
ветками, которые ему, наверное, удалось бы получить. Впрочем, чтобы не
сомневаться в законности наших предвидений, достаточно посмотреть на то, что
сделал Наполеон из свирепых террористов, которые еще не успели перерубить
друг другу головы. Большая часть их сделалась столоначальниками,
преподавателями, судьями или префектами. Волны, поднятые бурей, о которой мы
говорили выше, успокоились, и взволнованное озеро приняло снова свой
спокойный вид.
Даже в наиболее смутные эпохи, производящие самые странные изменения в
личностях, можно легко под новыми формами отыскать основные черты расы.
Разве централистский, самовластный и деспотический режим суровых якобинцев в
действительности сильно отличался от централистского, самовластного и
деспотического режима, который пятнадцать веков монархии глубоко вкоренили в
души французов? После всех революций латинских народов всегда появляется
этот суровый режим, эта неизлечимая потребность быть управляемыми, потому
что он представляет собой своего рода синтез инстинктов их расы. Не через
один только ореол своих побед Бонапарт сделался властелином. Когда он
