 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
Свою надежду в подготовке подрастающего поколения завтрашнего дня индивидуальная
психология прежде всего связывает с изменением школ и учителей, хотя и сотрудничество с
родителями ни в коей мере не исключается.
Однако как только речь заходит о воспитательной работе учителя, неизбежно на свет
выходит конфликт, столкновение с родителями. И очевидность этой ситуации проявляется прежде
всего в том, что корректирующая деятельность учителя в какой-то мере предполагает неудачу
самих родителей. А это в некотором смысле своего рода обвинение в их адрес, что очень часто так
ими и воспринимается. И как в такой ситуации учителю обращаться с родителями?
К данной проблеме относятся следующие замечания. Они, конечно, написаны с точки
зрения учителя, которому приходится работать с родителями как с психологической проблемой.
При чтении данных предложений родителям не следует обижаться, так как этот материал обращен
прежде всего к необразованному родителю как своеобразному феномену массового характера, с
которым учителю и приходится иметь дело.
Большинство учителей отмечают, что намного сложнее найти подход к родителям трудного
ребенка, чем к самому ребенку. Этот факт говорит о постоянной необходимости соблюдения
учителем определенного такта. Учитель всегда должен вести дело, априори считая, что родители
не могут быть в ответе за все дурные качества, которые проявляются ребенком. В конце концов
родители не являются искусными педагогами и к воспитанию детей подходят традиционно. Когда
их вызывают в школу по поводу их детей, то они приходят с чувством обвиняемых, совершивших
преступление. Такое настроение, заранее обусловленное внутренним ощущением вины, требует
максимальной тактичности со стороны учителя. Следовательно, весьма необходимо в связи с
этим, чтобы учитель в таких случаях постарался изменить это настроение родителя на
дружественное и открытое, предоставить себя как бы в качестве помощника в распоряжение
родителей, доверяя их добрым намерениям и цели.
Родителей никогда не следует упрекать, даже если на это есть веские основания. Мы
достигнем больших результатов, если установим с ними своего рода соглашение, если убедим их
изменить свое отношение и работать с нами в соответствии с нашими методами. Нет смысла в
том, чтобы указывать родителям на их прошлые ошибки в обращении с детьми. Единственное, что
необходимо, это попытаться склонить их к принятию нового плана действий. А объяснение им,
что они там-то и там-то поступили неправильно, только обидит их и вызовет нежелание
сотрудничать. Как правило, ухудшение в поведении ребенка не появляется вдруг, во всем этом
всегда есть своя предыстория. Родители приходят в школу с убеждением, что они что-то упустили
из виду. И им не следует давать знать, что мы думаем то же самое. С ними также не надо
разговаривать категорически и догматически; советы же и предложения никогда не следует давать
менторским тоном. В предложения желательно включать такие слова, как: «может быть»,
«вероятно», «возможно», «вы могли бы попытаться сделать так». Даже если нам точно известна
природа ошибки и найден способ ее исправления, никогда не следует прямо указывать на нее
родителям, чтобы не показать, будто мы давим на них. Само собой разумеется, что не всегда
каждый учитель проявляет максимальную тактичность, как и нельзя потребовать ее мгновенного
проявления. Интересно проследить подтверждение этим мыслям в автобиографии Бенджамина
Франклина. Он, в частности, пишет: «Как-то один из квакеров, с которым я был в приятельских
отношениях, любезно сообщил мне, что я обычно кажусь гордецом, что моя горделивость часто
проявляется в беседе, что при обсуждении любого
дела я не довольствуюсь тем, что уже прав, а
демонстрирую свое превосходство и некоторую наглость, в чем он и убедил меня, приведя
несколько примеров. И я попытался вытравить из себя, если получится, этот порок или глупость
среди прочих оных; и я добавил в перечень недостающих мне качеств смирение, придав сему
слову более широкое значение». < ... >
«Я не могу похвалиться существенным успехом в достижении истинной глубины этой
добродетели, но я сделал достаточно в ее внешнем проявлении. Я взял за правило воздерживаться
от резкого неприятия чувств других людей, а также от самовосхваления. Я даже запретил себе,
помня о старых законах нашего тайного союза, использовать в своей речи каждое слово или
выражение, которые заключали в себе оттенок непререкаемости, как, н-р: «определенно»,
«несомненно» и т. д. И вместо них я начал употреблять такие словосочетания, как: «Я
представляю», «Я понимаю», «Я предполагаю» — то-то так-то и так-то, или как оно
представляется мне в данный момент. Если кто-то отстаивал мысль, которая считалась мною
ошибочной, то я отказывал себе в удовольствии резко противоречить ему и сразу же показывать
абсурдность его утверждения. И отвечая собеседнику, я замечал ему, что в определенных
ситуациях или обстоятельствах его мнение было бы верным, но в данном случае появились или,
как мне представляется, имеются некоторые разногласия, и т. д. И скоро я открыл преимущества в
изменении своего стиля общения; все беседы, в которых я принимал участие, протекали в более
приятной атмосфере. Скромность, с которой я выдвигал свои точки зрения, обеспечивала более
быстрое принятие и меньшее опровержение; я уже не так огорчался, когда оказывался не прав, и
