 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
Экономика предъявила промышленности новые требования: а) не просто тратить мышечную
и психическую энергию людей, но включать и реализовывать (в некоторых случаях —
развивать) личностные их ресурсы; б) постоянно модернизировать техническое оснащение,
делать его все более наукоемким.
Индустрия гигантских предприятий-комбинатов достигала своего предела; дальнейшее
укрупнение не имело смысла, ибо становилось нерентабельным.
Экономические преимущества получали предприятия, способные к быстрому усвоению
научно-технического прогресса, к трансформации технических линий и организационных
связей, к быстрому реагированию на потребности рынка. В принципе это означало: будущее
за теми системами, которые обладают более развитыми в профессиональном научном и
общекультурном смысле работниками. Именно такие люди в состоянии перестраивать
производство в соответствии с научно-техническими возможностями, а не «загонять» науку
в привычные технические, организационные и поведенческие структуры.
Наука становится прозводительной силой не сама по себе, но только преломляясь через
личность работника; в этом смысле она не бывает и не может быть «непосредственной»
производительной силой. Внедрение науки в производство меняет стандартные соотношения
живой и овеществленной, личной и обезличенной, творческой и нетворческой деятельности.
Наука требует от производства создать организационную и техническую среду деятельности
людей, соответствующую интенсивной реализации их способностей, «умножению», а не
только сложению их сил, как это было (и есть) при относительно простых формах
кооперации, основанных на принципе совместного труда.
Поскольку наука «встраивается» в социально-экономические и организационно-технические
взаимодействия, она все более определенно выступает против машинизированной
социальности, механически — по принципу «рычага» — действующих социальных связей.
Она стимулирует преобразование системы жестких взаимодействий между людьми в
систему отношений, где самостоятельные субъекты связывают и уравновешивают различные
интересы через общие нормы и ценности. Но, чтобы создать реальные предпосылки для
решения этой задачи, науке еще самой надо преодолеть стереотипы индустриализации,
переосмыслить свои деятельные и организационные формы.
Противоестественность организации науки по формам массового производства проявляется
более всего тогда, когда внешние социальные функции науки — например ее вписанность в
экономическую систему и зависимость от нее — приходят в противоречие с ее основной
социальной функцией: постановкой и решением практических и духовных проблем жизни
людей.
Движение познания за рамками совместного труда — с его более или менее жесткими
операциональными расчленениями деятельности — до сих пор учитывалось и описывалось
явно недостаточно, между тем за гранью совместности существовали и существуют формы
деятельности и общения, эффективно использующие и стимулирующие личностные ресурсы
исследователей. Это, в частности, — «невидимые колледжи», неформальные объединения
ученых, многократно повышающие действенность научных контактов, а главное —
концентрирующие познавательные интересы вокруг актуальных проблем и перспективных
направлений познания.
Важно подчеркнуть, гуманитарное «измерение» познавательных усилий ученого задано
потребностью общества в эффективной работе науки. Иначе говоря, социальный заказ на
углубленное понимание личности исследователя (и ее роли) идет «со стороны» объекта, со
стороны тех усложняющихся проблем, которые общество ставит и не может решить. Дело
здесь не только в акценте на личность ученого, ибо, по сути, открывается его роль в
преобразовании организационных и познавательных стандартов соответственно более
конкретному и содержательному пониманию объекта.
