 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
претендующий на системный охват его полифонии, и второй, ориентированный на
выделение из человеческого бытия особого аспекта и особой предметности, подвластных
специальному историческому описанию и объяснению. Именно второй подход стали
противопоставлять философии истории, именно он во многом обусловил формирование
истории как специфической области научного знания.
Поле деятельности исторического познания заметно сокращалось и становилось все более
подготовленным для применения эмпирических методов исследования. Вместе с тем как
будто бы отпадала надобность в объяснительных схемах, выходящих за рамки
непосредственно воспринимаемого и описываемого материала. Историческая реальность,
таким образом, сужалась до конкретной совокупности письменных документов,
вещественных следов и памятников человеческой деятельности. Теоретический компонент
исторического знания вовсе не исключался, но тем не менее ставился в полную зависимость
от приемов эмпирического описания и обобщения материала, «пристраивался» к данным
эмпирического анализа. В нем, естественно, все больше места находили объяснения
исторических причин и следствий, описания социальных структур и трансформаций
общественной жизни и, соответственно, меньше места оставалось для индивидных
характеристик бытия людей, для истолкования изменений в обществе как результатов
деятельности людей, различных ее сочетаний. Тенденция ко все более конкретному
отображению исторической реальности, ко все более научному ее описанию грозила
исчезновением людей с авансцены исторической драмы, к вытеснению их на задний план
обстановкой и декорациями исторического действия. Происходило нечто, напоминающее
спектакль режиссера Ю. Любимова «Гамлет», где занавес двигался не только вверх и вниз,
но и поперек сцены и, как некое воплощение анонимных исторических сил, переставлял
персонажей трагедии, отбрасывал и сметал их со своего пути.
«Сужение» исторической реальности в целях ее более точного и конкретного описания так
или иначе вело к широкому привлечению в историческое исследование вещных свидетельств
человеческой жизни и деятельности. Возникал неизбежный парадокс: для людей места в
пространстве истории становилось меньше, зато для вещей это пространство оставалось
открытым. Более того, получалось, что вещи в некотором смысле способны «сказать»
больше о жизни людей, чем сами люди.
Конечно, этот подход не мог полностью отказаться от описания людей, их поступков,
интересов и стремлений. Но люди, «вписанные» в вещественную обстановку своей
собственной истории, утрачивали таким образом специфически человеческие свойства и все
отчетливей представали носителями каких-то вещеподобных связей и сил.
Так тенденция преодоления спекулятивной философии истории породила ряд
парадоксальных следствий. Из поля зрения научного исторического познания стали
ускользать проблемы, характеризующие историю общества именно как социальный и
человеческий процесс. Преодоление метафизики на этом пути обернулось сближением
истории с физикой, натурализацией знания о человеческой истории, истолкованием
общественного процесса как процесса квазиприродного, описанием жизни людей по «логике
вещей». Стереотип, в согласии с которым научность знания и его натуралистическая (скажем
мягче: естественно-научная) ориентация совпадают, во многом определил ход развития
исторической науки и всего обществознания во второй половине XIX — начале XX
столетия.
§ 2. Дана ли нам реальность
От схем — к фактам: это — главная ориентация, представленная позитивистской
историографией, вытеснившей во второй половине XIX в. философию истории. Правда,
основоположники позитивизма не могли полностью отказаться от общих определений
исторического процесса (скажем, О. Конт в обоснование позитивизма выдвигает своего рода
стадиальную схему истории и выстраивает последовательность трех «формаций»:
