 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
Милтон Г. Эриксон: «Стратегия психотерапии»
127
Джейн; я готова оттаскать ее за волосы. Я ненавижу ее, чувствуя, что она отбирает у меня моего
приятеля. Но это очень глупо. У меня нет никакого мальчика. Я не хочу идти на эту встречу,
потому что обязательно с ней поссорюсь. И хотя нам не из-за чего ссориться, я знаю, что буду
говорить отвратительные вещи. Я не хочу этого, но это произойдет, и я ничего не могу с собой
поделать. И еще одно: после ссоры с ней у меня будет неприятный разговор с отцом. Я
готовилась к этой встрече всю неделю. Мы с отцом ссорились только дважды, и оба раза – из-за
моих планов относительно колледжа. Я не знаю, из-за чего мы поссоримся сегодня. Вероятно,
из-за какого-нибудь пустяка, например, из-за его небрежности: он курит и стряхивает пепел на
ковер, – или еще из-за какой-нибудь ерунды. Я просто надеюсь на то, что отца не будет дома,
когда я вернусь. Посоветуете ли вы мне что-нибудь, чтобы этого не случилось? Хотя, поскольку
это сидит глубоко во мне, я, наверное, должна это пережить. Договариваясь с Джейн о встрече,
я думала: что-то должно произойти. И когда она согласилась со мной встретиться, я сразу же
поняла все, что только что вам сказала. Я тут же повесила телефонную трубку, чтобы не иметь
шанса отменить приглашение».
Было сказано еще немало слов такого же характера и значения. Все попытки обсудить
рисунки пациентки и дать какое-то толкование ее предчувствиям потерпели неудачу. Как она
заявила, единственное, что ее сейчас интересует, это предстоящие «сражения».
На следующий день она вбежала в кабинет со словами: «Я очень спешу. Я только хочу
сказать вам, что все случилось именно так, как я и предсказывала. Сначала наша встреча с
Джейн протекала очень мило. Но потом я потеряла всякий рассудок и начала обижать ее.
Сначала я не заметила этого, а когда поняла, ничего не могла с собой поделать, я начала
говорить ей самые ужасные жестокие слова, какие могла придумать. Я, впрочем, не сказала ей
ничего особенного, но то, как я с ней говорила, глубоко ее обидело. Когда она заплакала, я
почувствовала себя лучше, и, хотя мне было стыдно за себя, я не испытывала жалости к ней. Я
еще больше осложнила ситуацию, сказав ей, что между нами не может быть никакого согласия
и что пусть она идет своей дорогой, а я – своей. Потом я поехала домой. Отец был дома и читал
газету. Меня так и подмывало сказать ему что-нибудь неприятное, ну хоть что-нибудь.
Удивительно, но я не смогла ничего придумать. Поэтому я закурила и начала ходить
взад-вперед. Наконец отец сказал, чтобы я села и успокоилась. Это окончательно вывело меня
из себя. Я закричала, чтобы он замолчал, что я буду бегать вокруг него, если мне захочется, и
он не может мне ничего запретить. Идти куда-то уже слишком поздно, и, если бы я хотела
бегать вокруг, у меня на это такое же право, как и у него. Я сказала ему, что он, должно быть,
считает себя очень хитрым, но я хитрее его, что я не вчера родилась и знаю все, что полагается
знать об этом. В общем, я наговорила ему много глупого, ненужного, чего и не думала и что не
имело никакого смысла. Он рассвирепел и сказал, что, если я не могу разговаривать разумно,
мне нужно замолчать, лечь в постель и проспаться. Так я и сделала. И странная вещь:
проснувшись утром, я подумала о тех рисунках, что сделала у вас. Я пыталась думать о них. но
все, что пришло мне в голову, – это слово „сегодня“, а потом слово „завтра“, и в конце концов я
могла думать только об этом „завтра“. Вам это о чем-нибудь говорит? Мне нет». Сказав это, она
ушла.
На следующий день она пришла и заявила: «После того как я вчера ушла, у меня было
странное ощущение, что я назначила встречу с вами на сегодня, но точно я этого не знала.
Сегодня утром я подумала о рисунке и поняла, что теперь смогу разобрать его. Я думала об
этом весь день. Я помню всю картинку, она словно отпечаталась у меня в голове, но не могу
понять ее смысла. Дайте мне еще раз взглянуть на нее».
Девушке дали ее рисунок. Она рассматривала его с болезненным видом, с выражением
напряженного любопытства на лице. Наконец, вздохнув и отложив рисунок, заметила: «Я,
кажется, ошиблась. В ней нет никакого смысла. Просто глупая картинка. – Потом, просияв,
неожиданно сказала: – Но если вы для начала подскажете мне хоть одно слово, я пойму ее».
Автор ничего не ответил, и она опять и опять рассматривала картинку, но потом вновь
откладывала ее в сторону. С каждым разом ее замешательство становилось все сильнее и
сильнее.
Наконец она повторила свою просьбу о «начальном, первом слове». «Какое слово?» –
«Любое. Вы знаете, что означает эта картинка, поэтому назовите какое-нибудь слово, которое
