 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
Александр Евсеевич Хинштейн: «Какого цвета страх»
245
налить ему чуть-чуть, но он отвел мою руку.
—
Сам!
И разом бухнул себе полстакана. Поднял, посмотрел на свет.
—
Будем!
Кадык заходил на старой морщинистой шее. Он выпил залпом, отломил кусочек
сырокопченой колбасы и, глядя на мое обалдевшее лицо, изрек:
—
Не волнуйся. Я свою меру знаю. Еще по чуть-чуть и — домой, к жене.
Двести граммов стали с тех пор неизменным спутником наших встреч…
Старая школа. Уже одно это заставляло относиться к нему с уважением. Он никогда не
жаловался на здоровье, хотя тяжело и мучительно болел. Один осколок остался в нем навсегда.
И о войне Чебриков рассказывал буднично, без патетики и героики. Впрочем, — это я
знаю наверняка — те, кто воевал по-настоящему, не любят говорить о войне.
Чебриков ушел на фронт в 41-м, с первого курса Днепропетровского металлургического
института. С их курса домой вернулось потом только двое.
Ускоренный выпуск Житомирского пехотного училища. Первая должность — командир
взвода 82-миллиметровых минометов. Смертник, по сути. На передовой долго не живут.
Но судьба почему-то хранила его. Два тяжелых ранения, одно легкое, контузия.
—
Лежали мы с бойцами под деревом, отдыхали. Немцы ударили из дальнобойного
орудия, попали прямо в дерево. Все семеро — насмерть, я живой.
Или другой случай:
—
Рядом с окопом упала авиабомба. Я услышал свист, бросился на землю — сверху
старшина. Поднимаюсь — вижу, весь в крови. Что такое? У меня ни царапины, старшине
срезало половину туловища.
А весной 44-го, когда он напоролся на противотанковую мину, однополчане решили, что
он уже труп. «Мы никогда не думали, что ты останешься жив», — скажут они потом.
Чебриков был человеком фартовым. Верил в удачу. И удача никогда его не подводила,
хотя от смерти он не бегал.
Воевал под Сталинградом, на Воронежском фронте, на Курской дуге. Освобождал
Харьков, форсировал Днепр. Победу встретил в Чехословакии. Уже майором.
Я спросил его: страшно было?
Он долго думал:
—
Страшно. По старому уставу, командир должен был вставать первым, вести бойцов в
атаку. Я не мог отсиживаться. Но и не держало меня ничто. Жены, детей — нет. Родители
далеко.
С войны он принес ордена Красного Знамени и Александра Невского, медаль «За отвагу».
Фронтовики знают цену этим наградам.
Впрочем, был в его биографии и эпизод, писать о котором он категорически запрещал. В
середине войны Чебриков попал в штрафроту.
Он обходил посты, увидел у кого-то из солдат трофейный пистолет. Взял в руки,
повертел, а пистолет оказался неисправным. Случайным выстрелом тяжело ранило офицера.
—
У штрафника было только три пути. Первый — погибнуть. Второй — совершить
подвиг. Третий, самый нереальный, — выжить.
Чебриков выбрал второй путь. Из разведки он привел «языка»: ночью по-пластунски
дополз до вражеского окопа, оглушил немца. Судимость была снята.
Я долго уговаривал его, чтобы он разрешил написать о штрафроте.
—
Ты не понимаешь политического момента, — набрасывался он. — Сразу скажут: вот,
все они в КГБ такие, преступники.
Он вообще запрещал писать о многих вещах, в которых я лично не видел ничего
крамольного. Например, о том, что в детстве он был огненно-рыжим и его били все окрестные
мальчишки. Отец научил его драться. «Главное — первым делом бить в нос, чтобы сразу пошла
кровь».
—
Рыжие — они добрые, — уверял он. — А посмотри, как к рыжим относятся: частушки
поют, песни.
—
А как же Чубайс?
