 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
Александр Евсеевич Хинштейн: «Какого цвета страх»
246
—
Чубайс — он взрослый рыжий, — сердился Чебриков. — Он школы не прошел, не
воевал, а цветами торговал.
Огромных трудов стоило убедить его оставить в газетном интервью кусок про то, как в
детстве на стройке на него упала тележка и от страха он потерял дар речи. Только мычал.
—
Ни к чему это все, не надо из меня героя делать. Одно дело — служба, товарищи.
Другое — я.
Отказывался он говорить о делах КГБ, если касались они бывших республик.
—
Не стоит нам лезть в политику. Это уже другие страны.
И про то, что отец его, машинист, дослужившийся до главного инженера завода, был в
38-м исключен из партии, он тоже писать не разрешал.
Сам Чебриков вступил в партию на фронте, при форсировании Днепра. Все было, как в
патриотических книжках: «Если погибну — прошу считать меня коммунистом».
За одним лишь исключением: это происходило на самом деле…
* * *
Наверное, он искренне верил в коммунистическую идею. Даже не верил, нет. Это было
чем-то неосознанным, догмой, усвоенной с детства, вдолбленной за шестнадцать лет работы в
обкоме и горкоме.
О том времени Чебриков рассказывал с гордостью, рапортовал о достижениях и трудовых
победах, словно на дворе стоял не конец 90-х, а начало 60-х. Даже принес как-то афишу:
«ЦПКиО им. Шевченко. Доклад секретаря горкома тов. Чебрикова „Задачи трудящихся города
по выполнению решений XXII съезда КПСС“. После доклада — эстрадный концерт и
демонстрация документальных фильмов».
Как и Андропов, верность которому и поклонение Чебриков сохранил навсегда, он не был
профессиональным чекистом. Администратором, посланным партией на руководство органами.
Многое из того, что происходило сегодня, Чебриков понять не мог.
—
Как сейчас руководят ФСБ? — удивлялся он. — Денег нет, руководство не ценит. То
ли дело раньше. Здание наше обветшало, состояние аварийное. Прихожу к Тихонову
(Предсовмина. — А.Х.), прошу: выделите средства на ремонт. Сразу вписывают нужную сумму
в бюджет, и все.
Тем не менее — вот она большевистская закалка — на нынешний беспредел Чебриков
пытался закрывать глаза.
—
Надо помогать сегодняшним чекистам, чем можно. Главное — сохранить базу.
Хотя прекрасно осознавал, что сохранять-то уже практически и нечего.
Особенно возмутила его история, когда сотрудники УРПО ФСБ попытались оболгать свое
руководство, заявив, что им была дана команда убить Березовского.
—
Ты смотри, что делают! Это ж какой удар по престижу! Попробовали бы при мне
что-то такое! Провокаторы!
Это — «попробовали бы при мне» — он повторял часто. Однажды речь зашла о
гендиректоре ФАПСИ Старовойтове, герое моих публикаций.
—
Никогда бы не подумал, — сокрушался Чебриков. — Такой тихий, вежливый. А вот
поди ж ты…
Крушение веры было для него процессом болезненным. Он никогда в этом не
признавался, но я-то чувствовал. Как чувствовал и его одиночество.
Наверное, это страшно: оказаться ненужным… Нет, у него была семья — жена, бывшая
одноклассница Зинаида Моисеевна, с которой он прожил 52 года, дочка, внучка-школьница.
Периодически его приглашали на всякие лубянские мероприятия. Пару раз он встречался
с директорами — Барсуковым, Ковалевым, Путиным. Ему хотелось верить, что они обращались
к глубинам его опыта, в действительности же это было элементарной данью уважения старому
председателю.
Я о другом: когда вчера твое имя заставляло трепетать, немигающий взгляд из-под очков
вгонял людей в дрожь, а сегодня ты оказался никому не нужен — это самое тяжелое, что может
