 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
Александр Евсеевич Хинштейн: «Какого цвета страх»
8
там будет что-то серьезное?!»
Он как будто хотел быть честным в рассрочку, словно жизнь — всего лишь черновик,
который можно потом переписать набело. Ему было всего двадцать пять, и его отец-генерал
возглавлял российское бюро «Интерпола». (Летом 2001 года генерал Гордиенко был назначен
начальником Главного управления уголовного розыска МВД России.)
* * *
Своего первого следователя — капитана Рубашкина — я увидел в изоляторе временного
содержания «Хорошево-Мневники».
Уже под вечер дежурный контролер поднял меня с деревянной шконки и завел в комнату
свиданий. Капитан Рубашкин, радостно улыбаясь, двинулся мне навстречу, протянул руку.
Улыбка была его главной отличительной чертой. Он весь светился, словно не было для него
приятней занятия, чем допрос в субботний день.
«Вы хоть понимаете, что творите?» — зло спросил я, ощущая, как проклятый запах
немытого тела медленно заполняет тесную комнатку.
«Вы только не волнуйтесь, — широко улыбнулся Рубашкин, — мы во всем разберемся».
«Но я же ни в чем не виноват».
«Разберемся».
Он старательно заполнил протокол допроса. Без каких-либо эмоций написал, что
обвиняемый Хинштейн отказывается от показаний в соответствии со статьей 51 Конституции
РФ. Так же спокойно отреагировал, когда я вписал в протокол, что считаю возбуждение дела
незаконным и инициированным замминистра внутренних дел Рушайло.
Он вообще был на редкость спокойным и выдержанным, этот капитан Рубашкин.
Спокойно объявил, что мне предъявляется обвинение. Спокойно сказал, что мерой пресечения
избирается подписка о невыезде. Спокойно выпустил на волю, пожелав всего самого доброго.
Только потом, уже на воле, я узнал, что начальник ГУВД Николай Куликов, прилетев из
командировки на другой день после моего задержания, приказал немедленно меня освободить.
Что замначальника Следственного управления ГУВД полковник Зотов, выполняя волю
Рушайло, сделал все, чтобы приказ не был выполнен. Что министр Степашин, которого просто
затерроризировал звонками Лужков, распорядился все же выпустить меня из тюрьмы. Что
Рушайло в свою очередь запретил делать это раньше, чем будет предъявлено обвинение.
Там же, в камере, мысли мои были заняты совсем другим. Я лежал на деревянной шконке
и ждал: ну когда же появятся посланцы Рушайло с интересными предложениями. И — чего уж
греха таить — готов был сломаться, пойти на компромисс.
Но они не приехали. Точнее, встречу не разрешил следователь. Следователь понимал:
если разговора у нас не получится и я подниму шум, отвечать придется ему.
* * *
Когда-то давно, года три или четыре назад, делая интервью с одним замминистра,
арестованным по обвинению во взятке, я спросил его:
«Что вы ощутили, выйдя на свободу?»
«Я понял прелесть многих вещей, которую не понимал раньше, — ответил
замминистра. — Я понял, какой это кайф — ходить, куда вздумается, какой кайф — принимать
горячую ванну, встречаться с друзьями».
Эти слова показались мне тогда не то чтобы несерьезными —
мелкими, что ли.
Подумаешь, горячая ванна! Это как болезнь: здоровому человеку, как бы ни хотел сострадать
он больному, все равно никогда его не понять. Для этого нужно заболеть самому…
Сейчас, когда я пытаюсь оживить в памяти камерные воспоминания, в голову не лезет
ничего путного. Какие-то обрывки, куски. Словно негатив, на котором то проступают, то снова
исчезают размытые очертания чего-то забытого.
