 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
Рождается импульс опьяниться чувством и действием, утопить мысль в том забытье, полностью
лишенном интеллектуальности. Но в этой простой жизни становится скучно, она кажется животной,
пошлой, тупой. Мышление же приводит к тошноте. Нет утоленности на этих кругах. С людьми неуютно.
«Люди думают одно, говорят другое, делают третье. И все это органично, без отвращения к себе. Все
неполноценно. Есть хоть что-нибудь, что не фикция?» К Богу тоже симпатии нет, так как Бог как-то
надстоит над человеком, принижая его. На фоне Бога человек видится греховным, слабым, зависимым.
Сила человека перемещается в Бога. Нет, в Бога она не верила, она верила в свою самобытность и
исключительность. Света была очень несмиренной. Ни в чем ей не было покоя — словно жизнь ее дала
трещину, через которую вливался хаос. Затем эта трещина разойдется до размеров пробоины.
Надеюсь, что этот этюд покажет, насколько Света в молодости была непохожа на себя
сегодняшнюю, в «тихой надломленности» ищущую прежде всего покоя.
«Да она же сумасшедшая в доску!»
Света производила на удивление разное впечатление на разных людей. Вспоминаю, как в разгар
бредовой вспышки родственники повезли ее к консультанту, чтобы тот направил ее в больницу. Всем
знавшим ее — и врачам и друзьям — было ясно, что она в психозе. И что же? Почувствовав, чем грозит
дело, она смогла так себя вести и так все изобразить, что консультант не смог увидеть, что творится у
нее в душе. Он даже не стал говорить с родственниками и отругал их за якобы существующее желание
избавиться от больной (на эту мысль его навела больная!). Света, довольная, рассказывала мне вечером
по телефону, как «надула» консультанта, ловко отвечая на его вопросы, не рассказав и доли правды о
том, что с ней происходит. Этот случай подсказал мне, что у нее есть немалая способность к
диссимуляции, которой она до сих пор плохо пользовалась и которую можно развить.
Врачам же диспансера, хорошо ее знавшим, мне было трудно доказать, что она не так уж
безнадежна. Зная ее болезнь, они были склонны смотреть на нее тем же взглядом, что и на других
тяжелых параноидных больных. Действительно, во время разговора с ними на актуальные темы она
горячилась, спорила; создавалось впечатление невменяемости. За ней утвердилась репутация типично
сумасшедшей. Однако я замечал четкую разницу между нею и другими больными, когда они выходили
из диспансера. Другие больные на улице оставались такими же, как в кабинете, она же в целях защиты
бессознательно старалась притвориться такой, как все. Конечно, это притворство было несовершенным,
так как, постепенно наполняясь возмущением, протестом, желанием разобраться, она уже не пыталась
притворяться и вступала в открытую борьбу. Диссимуляция срывалась.
Помню, как я просил председателя ВТЭКа разрешить ей работать. Он не решался: «Да она же в
доску сумасшедшая! Я ее отлично помню по предыдущему ВТЭКу, она там такое несла!» Я в
расстройстве, что не могу убедить председателя, вышел и сказал больной, что ничего не получается:
«Света, если хотите работать, нужно сыграть». Света все поняла и, «включив» диссимуляцию, убедила
председателя гораздо лучше меня. Ей поверили на ВТЭКе, что вся болезнь позади, хотя на самом деле
больная была такой же, как раньше, только научилась благодаря нашим беседам более совершенно
диссимулировать. Именно благодаря способности к диссимуляции она была нетипичной сумасшедшей.
Прогулка по психотической улице
Однажды, после того как Света побывала у меня в гостях, я вышел проводить ее. Как только мы
вышли, я почувствовал в ней растерянность. Она, попросив разрешения, взяла меня под руку, и мы
пошли бродить по... «психотической» улице. Свинцовое небо отражалось в зеркале луж, кружил
осенний лист, сырой ветер неожиданно оскорблял пощечинами, протяжно и надрывно выли
электрички. Больная, как несчастный маленький котенок, жалась к моему плечу, и ее растерянность была
в унисон с печальной гибелью лета. Но скоро мне стало ясно, что ее состояние не
было реакцией на
осеннюю уличную тоску — это был страх. Сирена машины заставляла ее вздрагивать, и она спрашивала,
не чувствую ли я, что этот звук относится к нам. Нас обогнал мрачный человек, круто обернулся и пошел
дальше. Больная вздрогнула и спросила: «Неужели он мог обернуться просто так?» Рядом быстро
проехала черная «Волга». «Почему она так быстро мчалась и почему ехала по улице, по которой вообще
так редко ездят автомобили?» — испуганно сказала она. Я пробовал примериться к ее логике и ощутить
испуг. «Да, а действительно, почему так? — пытался я заставить себя удивиться. — Сирены, мрачный
