 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
ных объектов, что и рождает присущий обманке эффект обольщения, захваченности:
осязаемое умопомрачение, перекликающееся с шальным желанием субъекта сжать в объятиях
собственное отражение и в результате исчезнуть. Потому что реальность захватывает тогда
только, когда наше тождество в ней теряется или накатывает на нас галлюцинацией нашей
собственной смерти.
Физическая попытка ухватить вещи, однако сдержанная, как бы подвешенная, и потому
уже скорее метафизическая, — объекты обманки окутаны таким же волшебством, как и
момент открытия ребенком своего зеркального отражения, это что-то вроде вспышки не-
посредственной галлюцинации, предшествующей перцептивному строю.
Поэтому чудесное действие обманки, если уж на то пошло, никак нельзя связывать с
реалистичностью изображения. Виноград Зевксида, написанный столь правдиво, что птицы
слетаются поклевать его? Ерунда все это. Не от избытка реальности можно ждать чуда, а как
раз наоборот, от внезапного ослабления реальности, когда мы вдруг лишаемся почвы под
ногами и в полуобмороке балансируем на краю бездны. Эта утрата сцены реального как раз и
передается посредством сюрреальной знакомости вещей. Когда распадается иерархическая
организация пространства с привилегированным положением глаза и зрения, когда эта
перспективная симуляция — потому что это только симулякр — лишается силы, вступает в
игру нечто иное, нечто связанное с ося-
120
