ную неприкосновенность, это навязываемое другим умопомрачение и эта ложь все это род
окрашенного соблазном устрашения-сдерживания со смутным намерением не столько
соблазнить самому, сколько ни в коем случае не дать соблазнить себя.
Ни задушевности, ни тайны, ни аффекта такова истеричка, которая целиком отдается
внешнему шантажу, погоне за эфемерным, зато тотальным правдоподобием своих
"симптомов", абсолютному требованию заставить других поверить (как мифоман со своими
историями) и одновременному развенчанию всякой веры причем не пытаясь даже
использовать иллюзии, разделяемые другими. Абсолютный запрос при полной невосп-
риимчивости к ответу. Запрос, растворяющийся в знаковых и постановочных эффектах.
Соблазн тоже смеется над истиной знаков, но он-то ее превращает в обратимую видимость,
тогда как истерия играет ею, но ни с кем не желает разделить эту игру. Как если бы она себе
одной присвоила весь процесс обольщения, перебивая собственные ставки и сама себя
взвинчивая, другому же не оставляя ничего, кроме ультиматума своей истерической конвер-
сии, без какой-либо надежды на реверсию. Истеричке удается сделать преградой соблазну
свое собственное тело: соблазн, обращаемый в камень собственным телом, завораживаемый
своими же симптомами. С единственной целью, чтобы другой окаменел в ответ, сбитый с
толку патетической психодрамой разыгранной подмены: если соблазн вызов, то истерия
шантаж.
211
|