 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
— Вы собираетесь отвечать на мой вопрос, доктор Бьюдженталь? — Холодно,
настойчиво. Вопрос не имел значения; решающим было ее противостояние мне. Она не
примет никаких “терапевтических” реплик. Но мне было тяжело решиться дать ей
единственный настоящий ответ.
— Кейт, я бьюсь над этим вопросом уже больше месяца. И не знаю наверняка, имею ли
такое право. Я пытаюсь сказать Вам и другим людям, с которыми работаю, что они должны
знать и уважать свои собственные потребности, пытаясь нести ответственность в
отношениях с окружающими, и...
— И вы решили, что с вашей стороны будет ответственно уехать сейчас, потому что это
отвечает вашим интересам. Понятно.
Кейт говорила чуть менее резко, но смотрела на меня все так же пристально. Я
чувствовал себя так, как будто она коснулась меня кончиком шпаги и собиралась проткнуть
при первом же моем движении.
— Я пытался, Кейт. Пытался думать о потребностях всех людей, с которыми работаю, и
о своих собственных. Насколько мне это удалось, не знаю. Знаю только, что вы чувствуете
себя обиженной и злитесь на меня.
О, ба! Я по-прежнему говорил скованно и деревянно. Я скован, скован своим
сожалением, чувством вины и двусмысленности. Мне бы действительно хотелось, чтобы
Кейт сохранила ко мне добрые чувства, но еще больше мне хотелось помочь ей достичь
тех целей, над которыми она — вернее, мы — так усиленно работали. Сейчас все это могло
рухнуть. Черт, меня учили не расстраиваться так сильно из-за пациентов. Я не должен был
позволять моим чувствам вмешиваться в дело. Но я позволил. И я не до конца честен с
Кейт. Я вынужден быть таким. Не хочу указывать ей на разницу между ее потребностями и
моими: это было бы слишком жестоко.
Кейт сидела молча, напряженно наблюдая за мной.
— Да, я обижена и, полагаю, зла на вас. Я думала, вы более ответственны, чем
оказалось.
— Кейт, вы чертовски рассержены на меня, и я не виню вас за это нисколько. Все это
так, верно?
— Как же так, доктор Бьюдженталь? В прошлом году, когда я хотела уехать на семинар,
который отвлек бы меня от терапии на месяц, вы были против и настаивали на том, что для
меня важнее находиться здесь. Как же так? Было ли это более важно для меня, или это
более важно для вашего банковского счета? — Она говорила холодно, была готова
отразить любой ответный удар и биться раунд за раундом. Кейт бессознательно
подталкивала меня к тому ответу, который я не хотел давать.
— Я действительно полагал, что это наилучший совет, какой бы я мог вам дать.
— Как же получается, что я не могу уехать на месяц, а вы можете уехать на год? — Вот
оно: Кейт добралась до сути. У меня больше не было возможности увиливать.
— Потому что, Кейт, ваша терапия — самая важная вещь в вашей жизни, но не самая
важная — в моей.
Вот он, корень всего, такой суровый, горький и подлинный. Я почти пожалел о том, что
сказал так, нужно было сказать по-другому. Хотя я испытывал странное удовольствие
оттого, что высказался столь прямо, я также был испуган: следовало ли наносить ответный
удар?
Кейт сидела совершенно неподвижно. Очень внимательно смотрела на меня,
размышляя, затем кивнула.
— Конечно, это так. Я была довольно глупа, не так ли? — Она взяла сумочку, внезапно
поднялась и направилась к двери.
— Кейт, куда вы? — я поднялся.
— Не беспокойтесь. — Она открыла дверь.
— Кейт, вернитесь.
Она не ответила. Она уже была в коридоре, открывала входную дверь.
— Кейт, я оставлю за вами ваше завтрашнее время.
— Нет. — Она остановилась, полуобернувшись. — Нет, в этом нет необходимости. Я
позвоню доктору Ласко или кому-нибудь еще, если мне понадобится с кем-нибудь что-
нибудь обсудить.
— Нет, Кейт, я не хочу так все заканчивать. Я сохраню за вами ваше время и надеюсь,
что вы придете.
