 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
— Да, думаю, да. — Его голос изменился. Он начал отдаляться от ощущения
напряжения, к которому подошел так близко. Его руки снова занялись подушкой.
— Теперь ты отступаешь назад и приводишь все в порядок. Совсем как с подушкой,
которую оберегаешь, и следишь, чтобы мебель выглядела аккуратно. — Не знаю, почему я
сказал “мебель” именно в тот момент; это могло каким-то образом прийти из
бессознательного Ларри. Но как бы то ни было, слово проскочило искрой в пороховом
погребе.
— К черту мебель! — вскричал Ларри и внезапно запустил подушкой в
противоположную стену с такой силой, что оттуда упала картина. Он вскочил на ноги с
перекошенным лицом, из глаз брызнули слезы, а с языка срывались нечленораздельные
звуки. — Вечно эта идиотская мебель! К дьяволу! И машина! И газон! К дьяволу все! — Он
гневно потрясал руками в воздухе. Затем упал на кушетку и начал яростно колотить по ней
кулаками, но она оказалась мягкой, слишком несерьезным противником.
Я вздрогнул, когда он взорвался, и на мгновение испугался, когда подушка полетела в
стену и сбила картину. Однако теперь я испытывал приятное возбуждение. И в то же время
у меня оставалась чисто животная тревога, сдерживаемая готовность к бегству. Тщетность
битья по подушке и кушетке раздражала меня, поскольку грозила сорвать все, что Ларри
сейчас отыгрывал. Импульсивно я подвинул к нему стул с твердым сиденьем. “Ударь по
нему!” — сказал я. Его кулак описал широкую дугу и опустился прямо на сиденье стула.
Раздался громкий солидный удар, но я мог предположить, что досталось не только стулу.
Казалось, это понравилось Ларри. Он быстро стал колотить по сиденью обоими кулаками.
— Вечно это “Следи за мебелью, Ларри, мальчик мой. Будь осторожен с деревянными
изделиями”. Вечно! Вечно! Вечно! — Немного запыхавшись, он остановился и взглянул на
меня с искрой наслаждения в глазах. — Джим, вы очень привязаны к этому стулу?
— Не особенно, Ларри. Не заботься об этом.
— О, я собираюсь как следует о нем позаботиться.
Он встал, взял стул за спинку, поднял его над головой и с силой стукнул им об пол,
тщательно рассчитав угол, чтобы сломать задние ножки. Стул затрещал и что-то в нем
сломалось, но ножки выдержали. Ларри снова поднял стул и ударил его еще раз с большей
силой. На этот раз треск был победным, и когда он поднял стул в третий раз, ножка
отвалилась. Еще три восхитительных удара потребовалось, чтобы сломать другую ножку.
Затем с помощью другой серии ударов были ампутированы передние ножки. К этому
времени Ларри был поглощен своей задачей с напряжением и концентрацией истинного
труженика.
Я был восхищен вырвавшейся яростью и энергией и тем, как Ларри нашел выход своему
гневу. Я еще раз убедился, что, доверяя чувственному осознанию человека, я должен быть
полностью открыт ему. Если я могу довериться ему, он выберет свой собственный —
подходящий и эффективный — маршрут. Гнев Ларри должен был выйти наружу. Когда я
продемонстрировал, что понимаю, как он разгневан, и верю в его способность управлять
своими эмоциями, он нашел способ — пусть и насильственный — позволить своей страсти
проявиться. Потеря стула — ерунда по сравнению с потерянными годами жизни Ларри.
Теперь он педантично наносил по стулу мощные удары ногами, чтобы сломать спинку
стула, разорвать сиденье и разломать его на мелкие кусочки. Он испытывал титаническое
напряжение, при этом приносящее ему огромное внутреннее удовлетворение. Отрывая
пластиковую обивку от спинки с сочным богатым звуком, он взглянул на меня:
— Знаете, почему я не поехал в этот чертов лагерь? — Он усмехнулся. В его усмешке
было что-то свирепое.
— Почему, Ларри?
— Потому что я сломал диван в гостиной, когда устроил потасовку с другом, и вынужден
был остаться дома и работать все лето, чтобы раздобыть денег на его замену! Чертов
диван! — Он рвал и кромсал остатки стула на более мелкие кусочки. — А потом, когда я
проработал все лето, они не взяли деньги, а сказали мне положить их на мой счет в пользу
колледжа! Они и так собирались заменить диван! Черт бы их побрал! — Он почти плакал
теперь.
Я ждал. Ларри нашел свой собственный способ проработать старую обиду; я верил, что
он продолжит это. Я на минуту спросил себя, что думают люди в кабинетах этажом ниже о
грохоте и треске, который раздается сверху. Я надеялся, что они не сильно обеспокоены,
но эта моя забота была скорее поверхностной, чем глубокой. Возможно, мое скрытое
