 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
— Да, возможно. Я и правда путаюсь, пытаясь говорить с вами прямо, и...
— Так что же вы меня все время обвиняете в том, в чем сами запутываетесь?
— Вы и правда напрашиваетесь, Фрэнк. — Я понизил голос, говоря самому себе: “Ты
должен перестать вставать в стойку всякий раз, когда он что-то говорит. Перестань,
перестань бороться с ним”.
— Так как же, черт возьми, я напрашиваюсь? И с чего бы я стал это делать? Думаете,
мне нравится, когда на меня все огрызаются?
До него так ничего и не дошло.
— Я не могу представить себе, что вам это нравится, Фрэнк. Но могу себе представить,
как что-то внутри вас нуждается в том, чтобы провоцировать других людей. Не знаю, что
именно. Только вижу, что вы делаете это прямо сейчас со мной, и, я уверен, проделываете
это и с другими.
— Что бы все это значило? Всякий раз когда вы, ребята, хотите настоять на своем, но
не можете сделать это прямо, вы говорите простаку, что у него бессознательная
мотивация. Таким образом...
— О че-о-орт, Фрэнк, вы опять за свое. Я ответил на один ваш вопрос, и вы тут же
начали атаковать меня с другой стороны. Вы просто хотите воевать по любому поводу.
— Вечно я что-то делаю. Ну, если бы вам пришлось жрать столько дерьма каждый день,
как мне, вы бы...
— Фрэнк, вы предпочитаете ныть по поводу своей жизни и ничего не делаете с ней. —
Я знал, что мой голос звучал устало, но мне было наплевать.
— Я чувствую себя ужасно, когда вы так говорите. — Но его голос звучал скорее
обиженно, чем печально. — Я думал, вы ждете от меня, чтобы я рассказывал о своих
чувствах, а мне так паршиво, что...
— Да, знаю. Знаю, потому что вы твердите мне об этом снова и снова. Знаю, потому что
вы говорите мне все это с явным удовольствием. А теперь вы чувствуете, что я
несправедлив к вам, потому что просто делаете то, что я вам говорю.
— Ну, вы, вероятно, пытаетесь помочь мне, и я представляю, как вы устали.
Он продолжал говорить по-прежнему обиженным тоном:
— Не знаю. Возможно, у меня просто нет ничего интересного, чтобы рассказать вам. Все
это довольно однообразно, и я просыпаюсь каждое утро с этим паршивым, мерзким
чувством, и потом приношу все это сюда и выливаю на вас, при этом мне никогда не
становится легче...
Я мягко его перебил:
— Фрэнк, не хочу, чтобы вы считали, что я устал от вашей печальной и однообразной
жизни. Это действительно так, и, может быть, поэтому я больше, чем нужно, злюсь на вас.
Признаю это. Но правда и то, что вы как-то так увлекаетесь, рассказывая свои истории о
том, как ужасна ваша жизнь, что делаете это постоянно и очень ворчливо, а это
отталкивает людей или злит их. Вы не хотите этого признать, но, я думаю, какая-то часть
вашей личности признает это.
Фрэнк выглядел задумчивым. Он был сгорбленным человеком среднего роста и веса. Он
носил в себе сдерживаемый гнев, который временами делал его враждебным, а временами
создавал ужасную изоляцию, которая наиболее точно характеризовала его жизнь.
— Я не могу справиться с тем, что я несчастлив.
— Кажется, вы чувствуете, что я осуждаю вас за неправильные действия, и вы
вынуждены защищаться.
— Но вы действительно осуждаете меня, — возразил Фрэнк, и это было правдой.
— Я “осуждаю” вас — если угодно — за то, что вы нуждаетесь в своем несчастье,
держитесь за свои страдания.
— К чему мне это? Мне не нравится быть несчастным. Нет ничего хорошего в том, чтобы
смотреть, как другие веселятся, в то время как я все продолжаю тянуть свою чертову
резину.
— Вы когда-нибудь думали о том, что значит — не чувствовать себя несчастным? — я
говорил с нажимом, настойчиво.
— Это было бы большим облегчением, — уныло ответил он.
— Нет, Фрэнк, то, что вы сейчас говорите, идет из головы. Попробуйте прочувствовать
это: как бы это было, если бы вы не чувствовали себя несчастным, печальным, одиноким?
