 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
поведением...
Остается гадать, слышал ли Филип в папиных наставлениях эти противоречия, осознавал их или
лишь чувствовал... А сам папа?..
Милый мой друг, ты ведь знаешь: самые замечательные писатели бывают всегда самыми
строгими кpumuкaмu своих произведений: они пересматривают, исправляют, отделывают, шлифуют
их, noкa не убеждаются, что довели их до совершенства...
Мoe произведение - это ты, a maк
как
плохим писателем я себя не считаю, я становлюсь
строгим кpumuкoм. Пристально внuкaю в мельчайшую неточность или недоделанность, чтобы
исправить, а отнюдь не выставлять напоказ, чтобы произведение сделалось в кoнце
концов
совершенным...
Папины выходные туфли имеют потайной каблук, увеличивающий рост, но дома, запершись,
лорд ходит босиком, в халате на голое тело. Затем и нужна маска, чтобы быть самим собой у камина.
Хищные змеи и слизняки повсюду, и чем ближе к трону, тем пакостнее, но не становиться же из-
за этого богомольным отшельником, не посыпать голову пеплом и не лишать себя вечернего выезда и
шоколада со сливками по утрам. Приходится общаться и с гиенами, и с обезьянами, ибо в той же клетке
живут и Рафаэль, и Дидро.
Изменить мир могут лишь сумасшедшие, но не в лучшую сторону...
Мне хочется, чтобы ты достиг совершенства, кoторого никто
еще не достигал... Ни на чье
воспитание не было затрачено cmoлькo сил, cкoлькo на твое... Временами я надеюсь и предаюсь
мечтам, временами сомневаюсь и даже боюсь... Уверен я moлько в одном - что ты будешь либо моей
величайшей радостью, либо величайшим горем...
Вот, вот оно - оценочное связывание.
И самосбывающееся пророчество...
...Весьма возможно, что, когда ты вступишь в свет, меня на свете уже не будет...
Это оказалось ошибкой... Творец не подозревал, что заслоняет свое творение и от зрителей, и от
себя. Вот ключ ко всему случившемуся:
Я всегда стараюсь думать, что ты вполне благополучен... Кроме того, как
я часто тебе
повторяю, меня гораздо больше 6ecnoкoum, хорошо ли ты себя ведешь, чем хорошо ли ты себя
чувствуешь.
Урожай
Бой часов Вестминстерского аббатства.
Крадется зима.
Длинные письма, кomopыe я maк
часто посылаю тебе, не будучи уверен в том, что они
возымеют действие, напоминают мне лucmкu бумаги, кomopыe ты еще недавно - а я когда-mo давно -
nycкaл
на ниmoчкe к
поднявшимся в воздух змеям. Мы звали их «кypьepaми», помнишь?.. Иные уносил
ветер, другие рвались о вepeвкy и лишь немногие подымались вверх...
Чем заниматься, какие думы думать, когда дни и ночи зверски болят ноги, с таким изяществом
скользившие по паркетам; когда суставы закованы в кандалы и не перестает ломить позвоночник; когда
мощный мозг вдруг оказался узником, заключенным в камеру пыток...
Вчера только еще фехтовал как бог и брал первые призы на бешеных скачках, а сегодня и с
элегическими прогулками по Гайд-парку покончено: ни с того ни с сего упал с лошади...
Что за издевательство - громоздить этот мешок с подагрой вверх по парадной лестнице.
А еще проклятая глухота, вот наказание божье. За грехи, да, за те отвратительные попойки...
Первый приступ был как контузия от пушечного выстрела - вдруг наутро после трех подряд
картежных ночей в Ганновере, где арманьяк смешивали с бургундским и - страшно вспомнить - с
баварским пивом. В этот день нужно было обедать с испанским консулом - и вот на тебе, в каждом ухе
по звенящему кирпичу.
Спасла только великосветская выучка - улыбки, готовые фразы, импровизация. К вечеру отлегло;
но с тех пор год от года какая-то часть звуков извне таяла навсегда, а звуки изнутри прибывали...
Теперь уже не послушать ни оперы, ни сладкозвучных речей французов. Визиты сокращены до
