 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
Поэтому религия может быть социологически истолковываема²
[2][2]
. Откровение
в чистом и первичном виде не есть познание и познавательных элементов в себе
не содержит. Этот познавательный элемент привносится человеком, как
реакция мысли на откровение. Не только философия, но и теология есть
познавательный акт человека. Теология не есть откровение, она есть вполне
человеческое, а не божественное. И теология не есть индивидуальная, а
социально-организованная, коллективная познавательная реакция на
откровение. Из этой организованной коллективности вытекает пафос
ортодоксии. Тут и происходит столкновение между философией и теологией,
между мыслью индивидуальной и мыслью коллективной. Познание не есть
откровение. Но откровение может иметь огромное значение для познания.
Откровение для философского познания есть опыт и факт. Трансцендентность
откровения есть имманентная данность для философии. Философское познание
- духовно-опытное. Интуиция философа есть опыт. Теология всегда заключает
в себе какую-то философию, она есть философия, легализованная религиозным
коллективом, и это особенно нужно сказать про теологию христианскую. Вся
теология учителей церкви заключала в себе огромную дозу философии.
Восточная патристика была проникнута платонизмом и без категорий
греческой философии не в силах была бы выработать христианской догматики.
Западная схоластика была проникнута аристотелизмом и без категорий
аристотелевской философии не могла бы выработать даже католического
учения об евхаристии (субстанции и акциденции). Лабертоньер не без
основания говорит, что в средневековой схоластике не философия была
служанкой теологии, а теология была служанкой философии, известного,
конечно, рода философии. Это верно про Фому Аквината, у которого теология
была целиком подчинена аристотелевской философии. Так создается очень
сложное отношение между философией и теологией. Против свободы
философского познания восстают именно философские элементы теологии,
принявшие догматическую форму. Философия страдает от себя же, от
догматизирования некоторых элементов философии и философии известного
рода. Совершенно так же мешали свободному развитию науки quasi-научные
элементы Библии, библейская астрономия, геология, биология, история, наука
детства человечества, а не религиозное откровение Библии в чистом виде.
Религиозное откровение может быть очищено от философских и научных
элементов, создававших невыносимые конфликты. Но трагизм положения
философа этим облегчается, но не устраняется, так как остаются религиозные
притязания самой философии, так как познание ставит себе религиозные цели.
Великие философы в своем познании всегда стремились к возрождению
души, философия была для них делом спасения. Таковы были индусские
философы, Сократ, Платон, стоики. Плотин, Спиноза, Фихте, Гегель, Вл.
Соловьев. Плотин был враждебен религии, которая учит спасению через
посредника. Философская мудрость была для него делом непосредственного
спасения. Между Богом философов и Богом Авраама, Исаака и Иакова всегда
было не только различие, но и конфликт. Гегель в крайней форме выразил
понимание философии, как высшей стадии по сравнению с религией.
Философия постоянно боролась против народных религиозных верований,
против мифологических элементов в религии, против традиции. Сократ пал
жертвой этой борьбы. Философия начинает с борьбы против мифа, но
кончается она тем, что приходит к мифу, как увенчанию философского
познания. Так было у Платона, у которого познание через понятие переходит в
2[2][2]
У Маркса, у Дюркгейма можно найти много социологически верного о религии.
