 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
Сципион Сигеле: «Преступная толпа. Опыт коллективной психологии»
34
головокружительной быстротой до самой последней степени зверства, мы здесь воскресим в
памяти деяния других толп, устоявших против чрезвычайно могущественных толчков, гнавших
их к преступлению.
Это сравнение не окажется бесполезным.
"В половине мая 1750 г., —
говорится в Histoire du dixhuitiиme siиcle , — полиция с
большой свирепостью стала усмирять одно из тех периодических восстаний нищих, которые
были тогда в ходу. Несколько детей — без всякой видимой причины такого варварства — было
вырвано из рук матерей; тогда последние стали оглашать публичные места криками отчаяния.
Собирается толпа народа; возбуждение раст¸т; отовсюду показываются осиротелые матери.
Одни рассказывают, что полицейские агенты требовали денег за возвращение их детей; другие
— пускаются в догадки относительно ожидающей их малюток участи. В народе стала
циркулировать гнусная сказка: Людовика XV превращали в Ирода, говоря, что он тоже желает
произвести убиение невинных младенцев; шла молва, что доктора советовали ему для
поправления потраченного на разгул здоровья принимать ванну из человеческой крови.
Поэтому народонаселение начинает вести войну с полицейскими чинами; один из них был
убит, многие получили побои. Отель префекта полиции был окруж¸н со всех сторон; сам он
удрал через сад. Бешенство толпы достигло своего апогея; поговаривали уже о том, чтобы взять
приступом стену, как вдруг один из полицейских офицеров, более неустрашимый, чем его
начальник, внезапно открыл ворота. При виде этого народ остановился и не коснулся открытого
дома: он отхлынул и, спустя немного, побежал по направлению к Вандомской площади".
Жиске (Memoires , ч. II, стр. 129) рассказывает подобный же случай, имевший место в
Париже в 1832 г., когда холера опустошала город: «…двое неблагоразумных пустились бежать,
преследуемые тысячами взбеш¸нных людей, обвинявших их в том, что они дали детям
отравленную тартинку. Оба преследуемые второпях бросились на гауптвахту, где и укрылись;
но караульная в одно мгновенье была окружена толпой; посыпались угрозы, и никто тогда не
был бы в силах остановить убийство двух несчастных, если бы полицейскому комиссару
Жакмену и старому гражданскому чиновнику Генрики, находившимся там, не пришла в голову
счастливая мысль разделить между собою тартинку и съесть е¸ на глазах всей толпы. Это
присутствие духа возбудило тотчас же в толпе смех, взамен ярости. Так мало нужно подчас,
чтобы довести е¸ до бешенства или… успокоить».
Это поведение, говорит Лакретель, вполне понятно, если рассудить, что подобно тому, как
волков можно обратить в бегство несколькими ударами кремня по огниву, точно так же и
душевные движения, являющиеся благодаря некоторой жестокости или безумию, могут быть
уничтожены при первом проявлении спокойствия и энергии.
Совершенно верно, что такое поведение вполне понятно; но только способ, которым его
объясняет Лакретель, вполне непонятен.
На предыдущих страницах мы видели, могут ли разрушительные массовые движения
уступать влиянию спокойствия и энергии. К несчастью, это бывает очень редко, а если и
случается, то причина этого не зависит от какого-либо внешнего влияния, которое внезапно
побеждает и укрощает толпу, но заключается в свойствах, присущих самой толпе.
Во время великой революции 1793 года и мелкого мятежа 1750 года мотивы, вследствие
которых толпа ажитировалась, были неодинаковы, но в психологическом отношении их можно
считать сходными.
Я даже полагаю, что мнение народа, будто у него крадут детей для жестокой прихоти
короля, гораздо легче толкало его к преступлению, чем абстрактная идея политической
реформы, как бы последняя ни была желательна. Итак, внешний возбудитель, толкавший обе
толпы к преступлению, был один и тот же в обоих случаях; но результаты были неодинаковы.
Почему же? — Потому, что обе толпы антропологически были отличны друг от дружки. Это —
единственный ответ, который может быть дан логически.
Скопища, загромождавшие парижские улицы в 1793 г., состояли по большей части из
людей, готовых на всевозможные излишества; они состояли ещ¸ из сумасшедших и всякого
рода выродков, очень легко возбуждаемых, которых, благодаря психической слабости, можно
было очень легко увлечь на все крайности. Между тем, толпа, принимавшая участие в мятеже
1750 года, состояла исключительно из простонародья, рабочих, отцов и матерей, боявшихся за
