 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
одной молодой итальянке, психически заболевшей после несчастной любви, у которой по
выздоровлении явилась страшная апатия, полное равнодушие ко всему. «Она правильно обо вс¸м
рассуждает, но у не¸ недоста¸т воли, она утратила способность желать и нисколько не интересуется
тем, что с ней происходит, что она чувствует или делает... Она утверждает, что е¸ состояние есть
состояние человека, который ни жив, ни умер, вернее, который жив¸т во сне, для которого все
предметы как бы закрыты облаком, все люди представляются движущимися тенями, а слова —
доносящимися из какого-то отдал¸нного мира». В таком состоянии ни одно намерение не может
обладать достаточной побудительной силой для действия.
Роль, которую играют в волевом акте опосредующие его мыслительные операции, выступает с
особенной отч¸тливостью при апраксических расстройствах. Под апраксией разумеют (начиная с У.
Липмана) такое расстройство действия, которое не обусловлено ни двигательным поражением членов,
ни расстройством восприятия, а является центрально обусловленным поражением сложного волевого
действия. Расстройство сложного волевого действия теснейшим образом связано с расстройством речи
и мышления (как это показали особенно исследования Г. Хэда, А. Гельба и К. Гольдштейна и др.).
Нарушение способности оперировать понятиями и формулировать отвлеч¸нную мысль лишает
больного возможности предварить и опосредовать сво¸ действие формулировкой отвлеч¸нной цели и
плана. В результате его действие спускается на более низкий уровень. Он оказывается снова как бы
прикованным к непосредственно наличной ситуации. Так, один больной Х. Джексона мог высунуть
язык, чтобы смочить губы, когда они у него пересыхали, но не в состоянии был произвести то же
действие по предложению врача без такого непосредственного стимула. Больной Гейльдброннера во
время еды пользовался ложкой и стаканом так же, как нормальный человек, но он оказывался
совершенно не в состоянии совершать с ними какие-либо целесообразные действия вне привычной
конкретной ситуации. Больной К. Гольдштейна не мог по предложению врача закрыть глаза, но когда
ему предлагали лечь спать, он ложился, и глаза его закрывались. Другой больной Гольдштейна не был в
состоянии сделать угрожающий жест по предложению врача, пока его не побуждал к этому
действительный гнев, но отлично выполнял то же движение, будучи рассержен.
Другие больные могут по укоренившейся привычке постучать в дверь, прежде чем войти в
комнату, и завести перед сном часы, но они оказываются совершенно не в состоянии, стоя на некотором
расстоянии от двери или не держа часов в руках — вне привычной конкретной ситуации и без
непосредственного контакта с материальным объектом, — воспроизвести то же движение. Та же
скованность непосредственной ситуацией проявляется и в высказываниях этих больных. Они
отличаются своеобразной правдивостью, которая является у них не столько добродетелью, сколько
необходимостью. Тот же больной Гольдштейна, который обнаружил такую зависимость от конкретной
ситуации в своих действиях, мог без труда повторить фразу: «Я могу писать левой рукой» — у него
правая рука была парализована, и он не в состоянии был высказать нечто, не отображающее
непосредственно конкретной ситуации; та же фиксированность объектом, конкретным положением
проявлялась во всех областях его деятельности. Все эти факты свидетельствуют о том, что нарушение у
человека способности к опосредованному мышлению в понятиях и к абстрактным словесным
формулировкам связано с переходом всего его поведения на более низкий уровень непроизвольных
реакций, вызываемых внешними импульсами. Расстройство речи и мышления в понятиях при афазии
сказывается в том, что больные в состоянии выполнить только такие действия, которые
непосредственно вызываются теми конкретными ситуациями, в которых они находятся, но они не в
состоянии произвести аналогичные действия в результате волевого решения в отсутствие
непосредственных импульсов. Все действия оказываются как бы прикованными к конкретным,
непосредственно данным ситуациям, спаянными с ними и скованными тв¸рдыми рамками, из которых
они не в состоянии высвободиться. Каждое действие может быть произведено лишь внутри той
конкретной ситуации, с которой оно срослось; афатик не в состоянии произвольно вычленить его как
«абстрактное» движение, с тем чтобы включить его в другую, непривычную ситуацию. Действие этих
больных всегда как бы подчиняется толчку, идущему сзади, лишено характера волевого акта.
С показательной наглядностью связь волевого действия с опосредующим его мышлением и
речью сказывается в том, что особенно трудной задачей для афатиков, по наблюдениям Г. Хэда,
оказалось предложение сделать что-нибудь, произвести действие без указания, какое именно действие
нужно произвести. Когда ситуация не требовала от них вполне определ¸нного действия, они
оказывались не в состоянии произвести какое бы то ни было действие и беспомощно просили, чтобы им
было указано, что именно им надлежит сделать. То же явление обнаружилось во всех ситуациях, в
которых подлежащие выполнению действия могли быть начаты с различных концов или осуществлены
