 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
Ясно, что сокровище Пандоры есть обновление бога, новый бог; но свершается это в
божественной сфере, то есть в бессознательном. Предчувствия этого процесса, переливающиеся в
сознание, не воспринимаются эпиметеевским элементом, который господствует над отношениями к
внешнему миру. В последующих отделах /43- S.132 ff/ Шпиттелер изображает это подробно: мы видим,
что мир, то есть сознание и его рациональная, на внешних объектах ориентированная установка, — не
способен правильно оценить достоинство и значение этого сокровища. От этого сокровище
утрачивается безвозвратно.
Обновленный бог означает обновленную установку, то есть обновленную возможность
интенсивной жизни, новое обретение жизни, ибо, психологически говоря, бог всегда обозначает
высшую ценность, то есть наибольшую сумму либидо, величайшую жизненную интенсивность, высшее
качество психологической жизнедеятельности. Согласно этому как прометеевская, так и эпиметеевская
установки оказываются у Шпиттелера неудовлетворительными. Обе тенденции диссоциируются:
эпиметеевская установка гармонирует с данным состоянием мира, прометеевская же, напротив, не
гармонирует, и поэтому она должна добиваться обновления жизни. И действительно, она вырабатывает
новую установку по отношению к миру (дарованная миру драгоценность), однако не находя отклика для
нее в Эпиметее. Несмотря на это, мы без труда можем признать, что дар Пандоры обозначает у
Шпиттелера символическую попытку разрешить проблему, на которую мы уже указывали раньше, при
обсуждении писем Шиллера, именно проблему объединения дифференцированной и
недифференцированной функций.
Но прежде чем исследовать далее эту проблему, мы должны вернуться к Прометею Гете. Как мы
уже видели, между творческим Прометеем Гете и страдающей фигурой, изображенной Шпиттелером,
имеются несомненные различия. Дальнейшее важное различие состоит в их отношении к Пандоре. У
Шпиттелера Пандора является потусторонним, принадлежащим к божественной сфере двойником души
Прометея; напротив, у Гете она есть целиком творение и дочь титана, стоящая, следовательно, в
отношении безусловной зависимости от него. Отношение гетевского Прометея к Минерве уже ставит
его на место Вулкана, а тот факт, что Пандора есть всецело его создание, а не существо, сотворенное
богами, делает его богом-творцом и тем самым удаляет его за пределы человеческой сферы. Вот почему
Прометей говорит:
«И божество вещало,
Когда, я думал, говорил я сам;
Когда же думал, — божество вещает,
То сам я говорил».
У Шпиттелера, напротив, всякая божественность снята с Прометея и даже душа его есть лишь
неофициальный демон; божество утверждается само по себе, отдельно от человеческой сферы.
Гетевское понимание антично, поскольку оно подчеркивает божественность титана. Согласно этому,
фигура Эпиметея отходит сравнительно на задний план, тогда как у Шпиттелера Эпиметей выступает
гораздо положительнее. Однако в «Пандоре» Гете дает нам, к счастью, место, характеризующее
Эпиметея полнее, чем фрагмент, разобранный нами выше. Вот как Эпиметей рекомендует здесь себя
самого:
«Мой день едва от ночи отделится
И моего несу я тягость имени:
Эпиметеем нарекли родители
Меня, чтоб вечно о прошедшем думал я,
Чтоб воскрешал, в томительной игре ума,
Былое в смутных образах возможности.
Так тяжко было бремя это юноше,
чтобы с нетерпеньем в жизнь я смело бросился
И, ветреный, ловил я настоящее,
и новою заботой отягчал себя». /48- Т.4. С.538/
