 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
высоко развитой нации перед образами идеологического юношества. Мы указали на то, что не вправе
возлагать за это ответственность на могущество индивидуальных неврозов вождей. Но можем ли мы
винить образы детства (childhood patterns) ведомых?
5. Жизненное пространство, солдат, еврей
Простое импрессионистское сравнение семейных образов (familial imagery) нации с ее
национальными и межнациональными аттитюдами может легко стать абсурдным. Такое сравнение, на
мой взгляд, подталкивает к выводу, что можно было бы изменять межнациональные аттитюды
посредством лечения семейных образов нации (by doctoring a nation's family patterns). Однако нации
изменяются только при изменении их тотальной действительности. В Америке сыновья и дочери всех
наций становятся американцами, хотя каждого из них постоянно преследует свой специфический
конфликт; и я осмелюсь сказать, что многие читатели-американцы немецкого происхождения, вероятно,
узнали некоторые проблемы своих отцов, описанные в этой главе. Они узнают эти проблемы постольку,
поскольку существует разрыв между миром отцов и их собственным миром: их отцы живут в другом
пространстве-времени.
Та легкость, с которой могут проводиться сравнения между образами детства (childhood patterns)
и национальными аттитюдами, и та нелепость, к которой они могут приводить, затушевывают важную
истину, которая, тем не менее, затрагивается здесь. Поэтому мы используем этот раздел, чтобы
проиллюстрировать, каким образом историческая и географическая действительность усиливает
семейные образы (familial patterns) и в какой степени, в свою очередь, эти образы (patterns) влияют на
интерпретацию действительности людьми. Невозможно охарактеризовать немца без соотнесения
семейных образов Германии (Germany's familial imagery) с ее центральным положением в Европе. Ибо,
как мы видели, даже самые мыслящие группы должны определять свое собственное положение и
положение друг друга на относительно простом довербальном, магическом плане. Каждый человек и
каждая группа располагает ограниченным набором исторически обусловленных пространственно-
временных концептов, которые определяют образ мира, порочные и идеальные прототипы и
бессознательный план жизни. Эти концепты имеют влияние на устремления нации и могут приводить к
сильному отличию одной нации от других; но они также суживают воображение людей и, тем самым,
способны навлечь беду. В немецкой истории такими характерными конфигурационными концептами
выступают две пары противоположностей: окруженность против Lebensraum [Жизненное пространств
(нем.). - Прим. пер.]
и разобщенность против единства. Эти термины, конечно, настолько
универсальны, что кажутся лишенными какой-либо немецкой специфичности; у наблюдателя ясно
представляющего себе ту нагрузку, какую эти слова несут в немецком мышлении, должно закрасться
подозрение об их принадлежности к лицемерной пропаганде. Однако ничто не может быть более
губительным в межнациональных столкновениях, чем стремление умалять или оспаривать
мифологическое пространство-время другого народа. Ненемцы не представляют себе, что в Германии
эти слова по убедительности намного превосходили обычную логику.
Официальная версия Lebensraum утверждала, что нацистское государство должно обеспечить в
пределах Европы гегемонию военных, монополию вооружения, экономическое превосходство и
интеллектуальное лидерство. Помимо этого, Lebensraum имело по существу магическое значение. В чем
же оно заключалось? В конце первой мировой войны Макс Вебер писал, что судьба (даже в
реалистической Германии говорят «судьба», а не «география» или «история») распорядилась так, что
только Германии выпало иметь ближайшими соседями три великих сухопутных державы и одну
величайшую морскую и, так уж случилось, стать на их пути. Никакая другая страна на земле, говорил
он, не оказывалась в таком положении. [Max Weber, Gesammelte Politische Schriften, Drei Masken Verlag,
Munich, 1921.]
Как это представлялось Веберу, насущная потребность достичь национального величия и
безопасности в окруженном со всех сторон и уязвимом положении оставляла две альтернативы.
Германия могла бы сохранить свое региональное положение и стать новой федерацией, наподобие
Швейцарии - привлекательной для каждого и никому не угрожающей; или она могла бы быстро создать
империю, скроенную по устаревшему образцу с совершенно неблагоприятными политическими
мерками, империю настолько же зрелую и мощную, как Англия или Франция, способную вести
политическую игру с позиции силы, - для того чтобы обеспечить Запад культурной и военной защитой
от Востока. Но Вебер был «реалистом», а это означало, что он принимал в расчет только то, что в
соответствии со взвешивающим мышлением его консервативного ума казалось «разумным».
