 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
[Недавняя публикация (H. H. Gerth and C. Wright Mills, From Max Weber: Essays in Sociology,
Oxford University Press, New-York, 1946, pp. 28-29) освещает некоторые события в жизни Вебера,
которые будут приведены здесь, поскольку они замечательно иллюстрируют обсуждаемые нами
семейные образы (familial patterns).
«Его сильное чувство рыцарства было, отчасти, реакцией на патриархальную и деспотическую
установку своего отца, понимавшего любовь жены как готовность служить мужу и позволять
эксплуатировать и контролировать себя. Эта ситуация достигла кульминации, когда Вебер, в возрасте
31 года, в присутствии матери и жены решился, наконец, вынести приговор своему отцу: он
беспощадно разорвет с ним все отношения, если тот не выполнит условие сына
- впредь мать будет
навещать его "только" без отца. Мы уже упоминали, что отец умер в скором времени после этого
столкновения и что Вебер вышел из этой ситуации с неизгладимым чувством вины. Определенно
можно заключить о необычайно сильной эдиповой ситуации».
«На всем протяжении жизни Вебер поддерживал полную связь с матерью, которая однажды
обратилась к нему как "старшая дочь". Не в силах терпеть, она обратилась за советом по поводу
поведения ее третьего сына к нему, своему первенцу, а не к мужу. Следует также обратить внимание на
то, что было, разумеется преходящей стадией в устремлениях юного Вебера, - на его желание стать
настоящим мужчиной в университете. Всего за три семестра он преуспел в том, чтобы пройти внешний
путь от стройного маменькиного сынка до грузного, пьющего пиво, дымящего сигарой, помеченного
дуэльными шрамами студента императорской Германии, которого мать встретила пощечиной.
Несомненно это был сын своего отца. Две модели идентификации и их взаимодействующие ценности,
коренящиеся в матери и отце, никогда не исчезали из внутренней жизни Макса Вебера...»]
Вебер и не помышлял о том, что в течение нескольких лет какой-то простой солдат встанет и
провозгласит, более того, почти доведет до осуществления третью альтернативу, а именно: Германия
могла бы стать столь могучим и столь трезво управляемым национальным государством, что
окружающие ее Париж, Лондон, Рим и Москва могли быть поодиночке опустошены и оккупированы на
достаточно долгий срок, чтобы ослабить их «на тысячу лет».
Не немцу этот план все еще кажется фантастическим. Он сомневается в том, как такая схема
могла уживаться в одном и том же национальном духе вместе с простодушной добротой и
космополитической мудростью типичного представителя «подлинной» немецкой культуры. Но, как
отмечалось, мир подразумевал региональные достоинства, когда говорил о немецкой культуре. Мир
упорно недооценивал отчаянную немецкую нужду в единстве, которая действительно не могла быть
понята и оценена людьми, в чьих странах такое единство считается само собой разумеющимся. И мир
снова склонен недооценивать ту силу, с какой вопрос национального единства может стать делом
сохранения идентичности и, таким образом, делом (человеческой) жизни и смерти, далеко
превосходящим по важности спор политических систем.
На протяжении всей ее истории территория Германии подвергалась (или была потенциально
уязвимой к) опустошающим нашествиям. Верно, что в течение ста с лишним лет ее жизненно важные
центры не занимались врагом; но она продолжала сознавать свое уязвимое положение как рационально,
так и иррационально.
Однако угроза военного нашествия - это не единственная угроза. Независимо от того, посягала
ли Германия на чьи-то владения или другие страны посягали на ее территорию, она постоянно
находилась в осаде чужих ценностей.
Ее отношение к этим ценностям, равно как и их связь с ее
собственной культурной неоднородностью, составляет клиническую проблему, трудно поддающуюся
определению. И все же можно сказать, что никакое другое молодое государство, сходное по размерам,
плотности и историческому разнообразию населения, с аналогичным отсутствием естественных границ,
не подвергается настолько различным по своей природе и настолько беспокоящим в своей
последовательности культурным влиянием, как те влияния, что исходят от соседей Германии. Как это
справедливо в отношении элементов, составляющих индивидуальную тревогу, так и здесь
последовательное взаимное усугубление всех этих моментов никогда не позволяло немецкой
идентичности кристаллизоваться или ассимилировать экономическую и социальную эволюцию
постепенными и логичными шагами.
Немецкий образ разобщенности основан на историческом чувстве дискомфорта, которое можно
назвать «лимес-комплексом» («Limescomplex»). [Лимес - пограничное укрепление в Римской империи. -
Прим. пер.]
Лимес германикус был стеной (сравнимой с Великой китайской стеной), построенной
римлянами через западную и южную Германию, чтобы отделить покоренные провинции от тех, что
оставались варварскими. Эта стена была разрушена в далеком прошлом. Но ее заменил культурный
