 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
мы можем быть такими, какими в жизни никогда не были и не могли бы быть. Но когда такой «актер»
начинает верить в свое ролевое воплощение, он приближается к состоянию истерии, если не к чему-то
похуже; хотя, если он корысти ради пытается заставить других верить в его «роль», то становится
мошенником.
Возьмем наши органические влечения.
Большая часть рекламных усилий американцев
эксплуатирует наше желание играть с необходимостью, чтобы заставить нас поверить, будто
затягиваться табачным дымом и есть с аппетитом - это не приятное удовлетворение потребностей, а
прихотливая игра со все более и более новыми и тонкими оттенками ощущений. Там, где нужда в этих
чувственных нюансах становится компульсивной, она создает общее состояние умеренного пристрастия
и ненасытности, которое блокирует передачу чувства насыщения и, фактически, вызывает скрытое
состояние неудовлетворенности.
В амурных делах,
хотя и последних по порядку, но не по значению, мы характеризуем как
сексуальную игру ту предшествующую финальному акту беспорядочную активность, которая позволяет
партнерам выбирать части тела, силу и темп. Сексуальная игра заканчивается с началом финального
акта, сужающего выбор, предписывающего темп и дающего волю «натуре». В тех случаях, когда один
из подготовительных случайных актов становится настолько непреодолимым, что полностью замещает
собой финал, исчезает игривость и начинается перверзия.
Этот перечень игровых ситуаций в различных человеческих устремлениях очерчивает ту узкую
область, где наше эго чувствует себя выше ограничений пространства-времени и безусловности
социальной действительности - свободным от принуждений совести и побуждений иррациональности.
Тогда только в границах этой области человек и может чувствовать себя в согласии со своим эго;
неудивительно, что он чувствует себя «вполне человеком лишь тогда, когда играет». Но это включает в
себя еще одно условие, самое важное: играть человек должен редко, а работать - бОльшую часть
времени. Он должен иметь определенную роль в обществе. Повесы и картежники вызывают у
работающего человека как зависть, так и возмущение. Нам нравится, когда их разоблачают или
высмеивают; или мы подвергаем их худшему, чем работа, наказанию, заставляя жить в роскошных
клетках.
В таком случае, играющий ребенок не может не озадачивать нас: ведь всякий, кто не работает, не
должен бы и играть. Поэтому, чтобы терпимо относиться к игре ребенка, взрослые вынуждены
изобретать теории, доказывающие, что либо а) детская игра по существу есть работа, либо б) ее вообще
не стоит принимать в расчет. Самая популярная и самая удобная для стороннего наблюдателя теория
состоит в том, что ребенок, в сущности, еще никто, и абсурдность его игры как раз и отражает это.
Ученые пытались найти другое объяснение причудам детской игры, считая их свидетельством того, что
детство оказывается некстати. Согласно Спенсеру, игра расходует излишек энергии
детенышей ряда
млекопитающих, которым не нужно добывать корм или защищать себя, поскольку за них это делают
родители. Однако Спенсер отмечал, что всюду, где обстоятельства позволяют игру, в ней
«воспроизводятся» именно те стремления, которые «готовы без промедления проявиться и столь же
легко пробудить коррелятивные им чувства». Ранний психоанализ добавил к этому взгляду
«катарсическую» теорию, утверждающую, что игра растущего существа позволяет ему выплеснуть
запертые эмоции и облегчить в воображении груз прошлых фрустраций.
Чтобы оценить эти теории, давайте обратимся к игре другого мальчика (младше Тома). Он жил
рядом с другой могучей рекой, Дунаем, а его игру увековечил другой великий психолог, Зигмунд
Фрейд:
«Не имея в виду охватить все многообразия проявлений игры, я использовал представившийся
мне случай разъяснить первую самостоятельно созданную игру полуторагодовалого ребенка. Это было
больше чем мимолетное наблюдение, так как я жил в течение нескольких недель под одной крышей с
этим ребенком и его родителями и наблюдение мое продолжалось довольно долго, пока это загадочное
и постоянно повторяемое действие не раскрыло передо мной свой смысл.
Ребенок был не слишком развит интеллектуально (...), но хорошо понимал родителей и
единственную прислугу, и его хвалили за его «приличный» характер. Он не беспокоил родителей по
ночам, честно соблюдал запрещение трогать некоторые вещи и ходить, куда нельзя, и прежде всего он
никогда не плакал, когда мать оставляла его на целые часы, хотя он и был нежно привязан к матери,
которая не только сама кормила своего ребенка, но и без всякой посторонней помощи ухаживала за ним
и нянчила его. Этот славный ребенок обнаружил беспокойную привычку забрасывать все маленькие
предметы, которые ему попадали, далеко от себя в угол комнаты, под кровать и проч., так что
разыскивание и собирание его игрушек представляло немалую работу. При этом он произносил с
