 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
христианской веры и формальная принадлежность к церкви одиночества не
преодолевает. Преодоление одиночества может быть кажущимся и
поверхностным, оно может совершаться не в глубине и означать
выброшенность на поверхность. В социализированном христианстве любовь
носила условно-знаковый, символический, а не реальный характер. Но по-
настоящему преодолевает одиночество лишь реальная любовь, которая есть
вершина жизни. Формальная принадлежность к христианским конфессиям
означает лишь известную ступень объективации. Но "я", которое вышло из себя
в объект, одиночества не преодолевает, оно ушло от себя во что-то другое, но
реально, онтологически ни с чем не соединилось. Поэтому в религиозной,
церковной жизни можно испытывать очень острое и жгучее, необычайно
мучительное одиночество. Можно быть очень одиноким в приходе, со своими
единоверцами, людьми той же конфессии, более одиноким, чем с людьми
других верований и убеждений, и иметь с ними лишь объективированные
отношения, видеть в них лишь объекты, не "ты". Это явление очень
мучительное и даже трагическое, и оно свидетельствует о коренной
двойственности религиозной жизни. Усиление духовности может означать
усиление одиночества, ибо может сопровождаться разрывом социальных
отношений объективированного мира. На путях восхождения неизбежны
мучительные разрывы. Но окончательное преодоление одиночества происходит
лишь в плане духовном, лишь в мистическом опыте, где все во мне и я во
всем
92[92][26]
. Этот путь прямо противоположен пути объективации, которая
устанавливает сообщения и связи при совершенной внеположности и чуждости,
неродственности. Сообщения и связи между людьми и в христианстве слишком
часто носят риторически-условный характер. Символика сообщений и связей
может быть риторической. Вся жизнь человеческого общества покоится на
такой подражательной риторике. Этому противоположен реализм духовных и
мистических достижений. Конечно, и мистика может стать условной
риторикой. Тогда и она означает объективацию, тогда и она притянута к
социальной обыденности. Но не таков ее истинный смысл. Глубина
человеческого существования, глубина моего существования духовна, она не
принадлежит к объективному принудительному миру, не внедрена в него. И
лишь в этой глубине преодолевается одиночество, которое может быть знаком
этой глубины. Окончательная объективация снимает самую проблему
одиночества. "Я" не чувствует себя одиноким, потому что оно сознает себя
принадлежащим объектам, принадлежащим обществу. Но это меньше всего
означает, что "я" преодолело одиночество, хотя бы эта принадлежность
объектам и обществу носила религиозный характер. Это есть состояние до
возникновения одиночества, как обнаружения глубины, а не после него. В этом
вся сложность проблемы одиночества во всех сферах - в жизни познания, в
жизни пола, в жизни социальной, в жизни религиозной. Болезнь одиночества
есть одна из основных проблем философии человеческого существования как
философии человеческой судьбы. Другая проблема, не менее мучительная и с
ней связанная, есть болезнь времени.
92[92][26]
См. мою книгу "Философия свободного духа".
