 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
иметь общие с Западом причины. Если же говорить о конкретном историческом моменте, о
последних 12 годах в России, то, конечно, надо отвергнуть успокаивающие заверения
демографов-“рыночников”. То, что происходит в России, по своему типу никак не
напоминает процесс, происходящий на Западе. Уже по форме кривой, отражающей эти
процессы, видно, что мы переживаем именно катастрофу – резкий разрыв непрерывности,
перелом демографической ситуации в течение одного года, явление уникальное в истории.
Авторы упомянутой книги пишут: “Можно с уверенностью сказать, что дальнейшее
углубление социально-политического и экономического кризиса, падение жизненного
уровня населения, дезинтеграция страны, утрата опоры на социальные структуры, воцарение
незащищенности индивидуума в наступающем социально-политическом и экономическом
хаосе, утрата надежд на нормализацию ситуации повлекут за собой демографическую
катастрофу… Грозные признаки такой катастрофы уже различимы в демографической
динамике последних двух лет… Несомненно, динамика рождаемости за последние 2,5 года
есть реакция на социально-экономический кризис… Прошлое пока не дает нам аналогичных
примеров. Еще ни одна страна, ни одно общество, в котором деторождение хорошо
регулируется на уровне семьи, не переживало в мирное время такого кризиса” (с. 109-110).
Так что слом произошел у нас вследствие реформы
, а не вследствие постепенного
снижения рождаемости от “благополучной жизни”, как на Западе. Результаты реформы
известны – резкое обеднение большинства, разрушение важнейших систем
жизнеобеспечения, острая нестабильность и страх перед социальными бедствиями. Все это
важные факторы, и все же я бы сказал уклончивее: да, наша демографическая катастрофа
вызвана реформой. Но нельзя же закрывать глаза на то, что в результате развала СССР и
реформ жители Узбекистана и Таджикистана обеднели гораздо сильнее, чем жители РФ, и
больнее ударила по ним политическая нестабильность – а уровень рождаемости там не
только не упал, но и заметно вырос. Почему же? Потому, что они не глотнули из “западного
котла” того, что глотнули народы европейской части страны – или сумели эту дрянь
выплюнуть. По ним и видно, что крайняя бедность и нехватка средств к жизни определяют
не столько рождаемость, сколько выживаемость детей.
Так что цепочка причинно-следственных связей длиннее. Не непосредственно
социальными бедствиями реформы вызвана наша демографическая катастрофа, а тем, что
реформа перенесла на нашу почву нечто такое, прямо не связанное с богатством или
бедностью, что вызвало взрывное падение рождаемости. И этот взрывной, катастрофический
характер означает “сжатие” во времени того процесса, который на Западе растянулся на
полвека. Нас просто обязали пробежать, догоняя Запад, этот путь за десять лет.
Нас успокаивают тем, что на Западе материальное благополучие подавляет
материнский “инстинкт”. Мол, бедному-то все равно, у него дети – единственная утеха. А
перед женщиной современного Запада все дороги открыты – эмансипация, карьера,
свободная любовь, сплошной постиндустриализм. И считают даже благоразумным
решением, что женщина стала откладывать материнство на более поздний возраст или даже
вовсе отказываться от рождения детей. Как говорят, “западная семья сегодня – это 3
автомобиля и 1 ребенок”.
Весь этот ход рассуждений неверен. Известно, например, что население богатых
исламских стран (Саудовской Аравии и т.п.) в этом вовсе не следует примеру Запада – пусть
в семье и 3 автомобиля, но 7 детей. Более того, и на самом Западе небольшое богатое
меньшинство вовсе не собирается “вымирать” – многодетные семьи у богатых обычное дело.
Утрата “материнского инстинкта” – болезнь именно среднего класса
буржуазного
общества. И болезнь эта является болезнью духа
, прямо не предопределяемой уровнем
материального благосостояния. Эта болезнь среднего класса является “заразной”, в ходе
вестернизации она распространяется и среди тех слоев населения бедных стран, которые
возомнили себя средним классом и приняли его мировоззренческие установки – даже если по
западным меркам их можно было бы причислить к бедноте.
В декабре 2000 г. я был в Уругвае на совещании экспертов ООН, и как раз в те дни там
